Владимир Митрофанов: Кемер в объятиях ночи

Не увидев больше никого на поверхности, Григорьев, вдохнув воздух, нырнул и проплыл под водой как можно дальше от пирса. Он вынырнул метров через тридцать. Посмотрел в сторону пирса: показалось, там еще кто-то стоял, потом принесли фонарь, светили в воду, а может, это были просто блики. Огни Анталии, переливаясь, мерцали сплошной полосой. Фонари слепили с берега. Оттуда доносилась музыка, но не мелодия — только ритм. Это была пресловутая дискотека «Жесть», оттуда веером расходились лучи вращающегося прожектора. «Дум-дум-дум». Ориентируясь на этот звук и свет, Григорьев и поплыл. В море была тьма, и вода — как чернила. Он поплыл параллельно берегу в сторону другого пирса. Кожу на голове в месте удара довольно сильно щипало, да и сама голова трещала. Кровь текла на лицо, заливая глаза, Григорьев прямо в воде снял футболку и намотал ее на голову в виде тюрбана. Нож вместе с ножнами по отдельности Григорьев с некоторым сожалением забросил подальше в море — за буйки. Поплыл к берегу и вскоре животом и коленями коснулся прибрежных камней. Футболка наверняка была пропитана кровью. Григорьев выполоскал ее в море и снова накрутил на голову. Снял и выжал брюки, потом напялил их снова. В заднем кармане штанов обнаружилась мокрая долларовая десятка. Когда, хлюпая сандалиями, шел через пляж, услышал из темноты стоны и вздохи — какая-то парочка шумно, со стонами занималась любовью на лежаке.

Громко чавкая намокшими сандалиями, Григорьев двинулся к отелю по темной противоположной стороне улицы, где торговых лавок и магазинов не было и народ почти не встречался.

В тот самый момент, когда он входил в ворота отеля, мимо него по тротуару, цокая копытами, проехал наряд конной полиции — двое верхом. Когда они были нужны, их не было, а тут вдруг — нате вам — объявились.

Хотя на руке у Григорьева не было браслета, охранник при входе на него даже не посмотрел: он знал Григорьева в лицо. Григорьева слегка покачивало, — как говорится, «штормило», но вокруг от выпивки покачивалось большинство мужчин. Григорьев ощущал некоторую слабость в ногах и почти невыносимую жажду, скорее всего, от кровопотери. Днем за доллар он купил большую бутылку воды и теперь жаждал добраться до холодильника и до этой самой бутылки и пить, пить и пить.

Вечер в отеле протекал как обычно, своим чередом. Дети смотрели в холле огромный телевизор с выключенным звуком и одновременно играли в карты. И самые маленькие были, зевали, может быть, ждали родителей. В холле они были как бы под надзором охраны. А в номере одним и страшно, и мало ли что еще в голову взбредет: выйти на балкон, например. Хорошо еще, дети попались спокойные: играли себе и играли, а то бывали и такие, и не совсем маленькие уже — лет пяти-шести, что вдруг начнут вопить, как резаные: «Где моя мама, где моя мама?» и так безостановочно. А эти ходили, как зомби, вытаращив сонные глазки, спотыкаясь на ходу, но не орали. Матери их где-то тряслись на дискотеках, занимались своими делами.

Было час ночи, для юга еще не слишком поздно. Дискотеки, рестораны работали до утра, и у бара народ еще сидел, выпивал, правда, уже за деньги. Вторую дверь в отель со двора от бассейна в десять вечера перекрывали и приходилось идти мимо рецепции. Григорьев так и прочавкал в раскисших сандалиях. Никто не обратил на него никакого внимания.

Проблема состояла в том, что ключ от номера был у Машки, которую надо было, скорей всего, искать в баре, а идти туда совсем не хотелось, или, что еще хуже, Машка могла оставить его в рецепции, куда появляться в таком виде тем более было нежелательно. Хотя и можно было бы притвориться сильно пьяным — что тут такого! Григорьев, однако, сначала решил подняться в номер.

Машка, к его удивлению, оказалась там, хотя и не спала, а наоборот, куда-то еще собиралась.

Когда Григорьев постучал в номер и вошел с тюрбаном из футболки наголове, она открыла, она хотела заорать, потом захлопнула рот, и так и села на постель с круглыми от ужаса глазами.

— Все нормально — я просто упал на берегу — поскользнулся на булдыганах! — криво улыбнулся Григорьев.

В ванной он посмотрел на себя в зеркало и криво ухмыльнулся: «Съездил, дядя, славно отдохнул!» Размотал футболку, осторожно пощупал голову. Шишка на голове была здоровенная и болезненная, но кожа — явно цела, без рассечения, хотя и имелась приличная ссадина. Кровь уже не текла. Григорьев же поначалу очень боялся, что придется шить.

На ночь Григорьев выпил растворимого шипучего аспирина. Спал он на удивление хорошо. Проснувшись, сразу полез в холодильник — пить холодную воду.