Владимир Митрофанов - Кемер в объятиях ночи

Короче, чистое дежавю. Одна из самых стандартных жизненных ситуаций, как в футболе пенальти.

Подрались, конечно, с тем парнем, хотя, по сути, тоже зря, хотя некоторое душевное облегчение Григорьев все же испытал, хотя разбил руку. По крайней мере, произошло какое-то логичное завершение того жизненного эпизода. Как-то Григорьев случайно встретил ее. Она шла с двумя мальчишками, несомненно, ее сыновьями, поскольку оба были на нее замечательно похожи. Она же, хотя и родила, кажется, четверых, совершенно не разбухла и не превратилась в ходячую квашню, как многие ее ровесницы, имеющие даже только одного ребенка.

Любопытно, что того паренька она перед этим знала буквально несколько часов: познакомилась с ним на выходе из метро, он проводил ее до дома, зашел за чашку чая да так и остался на ночь. То есть два-три часа — и дело сделано, но она все уже решила наверняка в один момент, как только он к ней подошел. Григорьев же, к тому времени ходивший за той девушкой уже чуть ли не с полгода и имевший очень серьезные намерения, тут же получил отставку. Такой был тогда возраст. Все тогда менялось очень быстро.

Почему она выбрала того парня и так сразу? Григорьева этот вопрос какое-то время довольно сильно мучил: почему он, а не я? Почему она практически мгновенно распознала в том парне „своего мужчину“?

Однажды Григорьев стал случайным свидетелем разборки молодой женщины со своим приятелем (не знаешь, как и назвать-то его, только никак не любовник, опять же английское понятие „бойфренд“, или просто „дружок“, пожалуй, больше всего и подошло бы). А суть разборки состояла в том, что ей нужно было выбрать кого-то из двоих ухажеров. По большому счету, ей было все равно, в идеале хоть бы и с двумя жить сразу, но так не получалось — идеал, как говориться, недостижим. Тот же все хотел знать, почему она выбрала не его, а другого, и выпытывал: „Может, тебе с ним трахаться лучше, приятнее, может быть, у него член больше моего?“ Она, помнится, вся аж взвилась: „До чего вы все меня достали со своими хуями! Разве в этом дело?“ Он же недоумевал: а в чем же тогда? О деньгах там речь, кажется, вовсе не шла. Григорьева это тогда никак не задевало, но слушать было забавно и поучительно. Можно было сделать вывод: женщина и сама порой не знает, чего хочет и действует чисто инстинктивно, поэтому ориентироваться на ее разум дело пустое. Может случиться так, что тот, кто раньше придет с цветами и шампанским, навесит на уши лапши: „Люблю тебя!“ — тот и останется в ее постели, того она и полюбит.

„Как бы я ее любил!“ — думал Григорьев, глядя на Ирину из-под своего тенистого дерева, развалившись в кресле с бокалом ледяного пива „Эфес“. Чего она хочет? Что ищет? В любом случае на все это было максимум две недели. И она прекрасно понимает, что с тобой, Григорьев, это просто невозможно. Чтобы завести серьезные отношения с тобой, нужен некоторый довольно длительный период знакомства, типа сначала гулять под ручку, потом в обнимку, вместе встречать рассвет, слушать соловьев, ходить в театр, на танцы, знакомиться с родителями, наконец, пригласить (вот оно!) на чашку чая после прогулки (Сердечко так и забилось! Все задрожало внутри!), разрешить первый поцелуй. Все это требует много времени, а тут — у тебя всего две недели, а то и меньше. Так что извини, дружок, не до тебя.

Свою будущую (а теперь уже бывшую) жену Григорьев, помнится, уламывал на интим, наверно, с месяц, уж точно не меньше, если не больше, все слышал от нее „нет“ или „я сегодня не могу“, а потом после первой близости она вдруг сказала, что сразу же его заметила и выбрала, и когда же они теперь поженятся. Причем девственницей она вовсе не была. Вскоре она заявила Григорьеву, что беременна, что потом не подтвердилось, но нервотрепка была приличная, поскольку ситуация требовала кардинальных решений. Потом все-таки месячные пришли. Но и после этого она периодически впадала в истерику, рыдала. Такие были истерики — будьте нате! В конечном итоге, они поженились. Истерики тут же и закончились. И некоторое время все было очень неплохо, пока ребенок был маленький, все были заняты: она — ребенком, Григорьев — прокормом семьи. Потом это как-то кончилось. Начались семейные скандалы. Просто от плохого настроения, раздражение. Григорьев однажды почувствовал, что возвращается домой со страхом.

Отпуск неизбежно подходил к концу. Оставалось всего три дня и две ночи. Прошла мимо, кивнула, улыбнулась мельком. Мужик из новоприбывших, сидевший рядом за столиком, сказал, глядя вслед Ирине: