Лиля Энден - Изменники Родины

Подошел Федор Егоренков, чайная которого сегодня почти рустовала.

— Здравствуйте, Сергеич! Ну, и приготовили нам партизаны подарочек на Новый-то год!..

Венецкий быстро обернулся.

— Партизаны?

Это слово, от которого повеяло наполеоновской кампанией и гражданской войной, объяснило многое.

— Кто вам рассказал про партизан?

— А помольщики, — ответил Егоренков. — Они у меня в чайной сидят; их партизаны по дороге остановили, хлеб отобрали, и лошадей с санями, а самих пустили… Ну, кто по домам пешком пошел, а эти двое дальние, так они в Липню вернулись… Сидят теперь, попутчиков дожидаются, только вряд ли дождутся: кто теперь поедет в такое-то время?

Николай Сергеевич быстрыми шагами пошел в чайную.

Там два мужика в лаптях и армяках, один — лет сорока, высокий, рыжеватый, другой — маленький, сухой старичок, пили горячий чай.

Они подтвердили слова Егоренкова и охотно рассказали все подробности.

— Выехали мы, значит, еще затемно, — говорил рыжебородый. — Смололи-то мы еще вчера, да припозднились малость, тутотка, значит, в городе заночевали, а утречком — в дорожку… Ну и едем себе возов с десяток…

— По какой дороге? — перебил Венецкий.

— А по Родославскому большаку. Как в Сучковский лесок заехали — с обеих сторон на нас, значит, выскакивают: «руки вверх!»… и коней под уздцы!.. Ну, мы руки, значит, подняли и спрашиваем: кто, мол, такие?… А мы, гворят, красные партизаны!.. И сами на нас тоже: кто такие, откудова едете, что везете?… Ну, мы им, так и так, говорим: с мельницы едем, с Липни, до дому… А у вас, говорят, в Липне немцы есть?… Говорим: есть!.. Так, говорят, завтра не будет!..

Тут в разговор вмешался маленький старик.

— А на нас говорят: теперича слазивайте!.. Коней наших позавернули, сели и поехали… И хлебушко забрали, и коней, и сани… Кобылку мою жальчей всего!.. Добрая была кобылка, рыженькая, молодая… Мы им, значит, толкуем: у нас дети малые, хлебушка нет, конь на десять дворов один… А они мне: ты, папаша, говорят, помолчи, да спасибо скажи, что мы тебя самого добром пустили, а про хлеб да про кобылу и не поминай!.. Вот так! То раньше все немцев боялись, все доброе ховали, как бы немцы не забрали… А нынче с немцами трошки поспокойнело, так партизанты… И откуль они только взялись, эти партизанты?…

— А люди говорят, что они из тех пленных, что посбежали, — заговорил рыжебородый. — У нас в деревне пленники эти в зятьи, значит, попристали к нашим, к бабам… Так к ним ночью пришли, наган показывают: ты, спрашивают, солдат? — Ну, солдат. — А коли солдат, мобилизуем тебя в партизанты!..

— И те пошли с ними? — спросил Егоренков.

— А куды ж ты денешься, коли наган?… Пошли!.. Они всех пленников собирают, кто где пристал, — продолжал рыжебородый, прихлебывая чай. — Они говорят: возьмем вашу Липню! Там немцев мало, а пленников много — полная больница…

— Больница?

Венецкий быстро пошел к двери и столкнулся с Володей.

— Сергеич! Немцы какие-то проехали!..

— Куда?

— Да к нашей комендатуре! На санях, полный обоз с автоматами…

— Володя, голубчик! — Венецкий положил руку на плечо своего верного помощника. — Беги скорее в комендатуру: там Михайловна моя одна сидит… Помоги ей, если что-нибудь понадобится!..

— А вы?

— Я в больницу!.. Эти немцы, может быть, просто мимо проедут, а в больницу мне необходимо: надо выяснить, там ли наши пленные?…

Венецкий почти бежал; короткие липнинские улицы казались ему бесконечными…

… «В Липне немцев мало, а пленников много — полная больница»… — звучали в его ушах случайные слова незнакомого человека…

Вот и больница!

Двери обоих корпусов распахнуты настежь, на полу валяются скомканные клочья льна, печки холодные…

Из раненых пленных, которых приютил в своем городе липнинский бургомистр, не осталось ни одного человека.

Но немцы не проехали мимо липнинской комендатуры. Промерзшие и сердитые, они ввалились в дом и наполнили его резкими криками и топотом подбитых железом обмерзших сапог.

При виде Лены и Маруси они удивились, по какому поводу торчат в немецкой комендатуре «руссише вайбе» и проявили непритворное намерение выгнать их вон.

Маруся поднялась навстречу офицеру и начала объяснять, кто они такие и почему находятся здесь, но офицер, злой, промерзший и, как после выяснилось, избалованный безупречными переводами, не пожелал ни слушать, ни понимать ее не совсем складную немецкую речь.

— Дольмечер! — нетерпеливо крикнул он.