Алан Силлитоу - Бунтари и бродяги

Вдруг он резко поджал ноги, стараясь оттолкнуть стул, и тогда я помог ему, как обещал. Разбежавшись, как центровой нападающий в футбольной команде «Ноттс Форест», я ударил по стулу, который отлетел к дивану и перевернулся. Парень на мгновение завис в воздухе, раскинув руки в стороны как чучело на огороде. В глотке у него заклокотало, как будто он проглотил порцию слабительной соли и теперь старался, чтобы она осталась у него внутри. Но затем послышался новый звук. Я поднял глаза и увидел в потолке большую трещину, какие можно увидеть в кино, когда показывают землетрясение, и лампа начала вращаться, как будто мы были на корабле во время качки. У меня даже начала кружиться голова, но тут, слава богу, парень упал на пол с таким грохотом, что мне показалось, он переломал себе все кости. Он задергался как собака, у которой болит живот. Потом он просто лег.

Я не остался стоять около него и подумал, выходя из дома: «Я ведь предупредил его, что веревка его не выдержит». У меня испортилось настроение из-за того, что он вот так запорол все дело. Я засунул руки в карманы и, чуть не плача от разочарования, вспомнил этот ненадежный крюк. От возмущения я с такой силой ударил по воротам, что они чуть не слетели с петель.

Когда я направлялся обратно домой попить чаю, в надежде, что остальные члены семьи уже вернулись из кино и для неприятностей у меня не возникнет причин, мимо меня прошел полицейский и заглянул в дверь тому парню. Он шел быстро и уверенно, поэтому я догадался, что здесь не обошлось без доноса. Возможно, кто-то увидел, как тот парень покупал веревку, и настучал копам. Или же та старая курица во дворе в конце концов догадалась, в чем тут дело. Или, может быть, он кому-то сам рассказал о своих намерениях, потому что парень с таким выражением глаз, который к тому же собирается повеситься, вряд ли соображает, что делает. Но что случилось, то случилось, и я последовал за копом обратно в дом этого парня, этого несчастного, для которого наступили настолько плохие дни, что ему не удается даже повеситься.

Когда я вошел в комнату, полицейский разрезал перочинным ножом веревку на его шее. Затем он дал ему воды, и тот наконец открыл глаза. Я не люблю этого полицейского, потому что он отправил в исправительную школу для малолетних пару моих приятелей за ерунду.

«Почему вы хотели повеситься?» — спросил он парня, стараясь усадить его. Тот едва мог говорить, и к тому же у него из руки текла кровь, потому что он поранился разбившейся лампой. А я ведь знал, что эта веревка его не выдержит, но он меня не послушал! Я не повешусь ни за что на свете, но если бы мне вдруг взбрело в голову сделать это, я бы выбрал для этой цели дерево или что-нибудь вроде того, но никак не электрическую лампу.

«Ну, почему вы решили сделать это?»

«Потому что я так захотел», — прохрипел парень.

«Вы получите за это пять лет тюрьмы», — сказал ему коп.

Я потихоньку пробрался в дом и продолжил сосать свой палец в тот же самом углу, откуда наблюдал за сценой повешенья.

«За что? — спросил парень, и в его глазах теперь появился вполне естественный страх, — я ведь только хотел повеситься.»

«Так вот, — сказал коп, доставая свою книжку, — вы же знаете, что это противоречит закону.»

«Нет, — ответил парень, не знаю. — Но ведь это моя жизнь, разве нет?»

«Думайте, что хотите, но это противозаконно», — сказал коп.

Парень начал слизывать кровь с пораненной руки. Ранка была совсем небольшая, ее даже не было видно. «Впервые об этом слышу», — сказал парень.

«Ну так вот, я вам об этом сейчас сообщаю», — заявил ему коп.

Конечно, я бы ни за что на свете не поверил в то, что коп способен помочь повеситься какому-нибудь парню. Я родился не вчера и даже не позавчера.

«Веселенькое дельце! Человек не может распоряжаться собственной жизнью!»

— повторил парень, настаивая на своем.

«Да, не может, — ответил коп таким тоном, как будто читал по своей книжке. Это доставляло ему явное наслаждение. — Ваша жизнь вам не принадлежит. И лишать себя жизни — преступление. Это значит убить себя. Это — самоубийство.»

Парень выглядел таким несчастным, как будто каждое слово копа означало для него полугодовое заключение. Мне стало его жаль, нечего отрицать, но если бы только он меня послушался и не стал бы вешаться на лампе, у него все бы получилось. Он должен был повеситься на дереве, или на чем-нибудь вроде того. А теперь он поплелся по двору вслед за копом как покорный ягненок, и мы все подумали, что на этом история закончилась.