Алан Силлитоу - Бунтари и бродяги

Она опять взглянула на картину и произнесла: «Можешь дать мне взаймы полкроны?»

«Конечно», — ответил я, полез в карман, достал полкроны и протянул ей. Пять пинт пива. Она не знала, что ответить, и только постукивала ногами в такт музыке, звучащей у нее в голове. «Большое спасибо».

«Не думай об этом», — ответил я с улыбкой. Я даже не забыл купить специально для нее пачку сигарет на случай, если она захочет закурить. Это говорит о том, как я ждал ее возвращения. «Курить будешь?» — предложил я, и она взяла одну, и, чиркнув спичкой о подошву, зажгла ее. Я даже не успел дать ей огоньку.

«Я отдам тебе эти полкроны на следующей неделе, когда мне заплатят». Странно, подумал я. «Я нахожу новую работу сразу после того, как теряю старую», — добавила она, предвосхитив мой вопрос. «Поиски не займут много времени. Сейчас идет война, и поэтому работы полно. И деньги платят хорошие».

«Полагаю, все фирмы скоро перейдут на военные заказы». Мне пришло в голову, что она могла бы потребовать от меня деньги на содержание, ведь официально мы до сих пор были женаты, — вместо того, чтобы приходить ко мне и занимать каждый раз по полкроны. Это было ее право, и я не мог бы ее упрекнуть в этом. Но если бы она так со мной поступила, мне не удалось бы пополнять свои скромные сбережения. За все те годы, что я прожил один, я сумел отложить несколько фунтов. «Ну, мне пора», — сказала она, поднимаясь и поправляя пальто.

«Ты уверена, что не хочешь чаю?»

«Нет, спасибо. Я хочу успеть на троллейбус, чтобы добраться до Снейтона». Я поднялся, чтобы проводить ее до двери. «Не беспокойся. У меня все нормально». Пока она стояла, поджидая меня, она не сводила глаз с картины, висящей над сервантом. «Это очень красивая картина. Хорошо, что ты повесил ее на прежнее место. Мне она всегда очень нравилась».

Я вспомнил старую шутку: «Да, но она — последняя из флотилии».

«Вот потому-то я ее и люблю». И ни слова о том, что продала она ее всего за восемнадцать пенсов.

Удивленный этими словами, я проводил ее до двери.

Она приходила ко мне каждую неделю, пока продолжалась война, всегда в одно и то же время, в четверг вечером. Мы недолго беседовали о погоде, о войне, о ее и о моей работе, — в общем, ни о чем. Иногда мы сидели в разных местах комнаты и смотрели на огонь, я — у камина, а Кэти — немного поодаль, за столом, как будто она только что поела; мы оба молчали, и даже не чувствовали из-за этого неловкости. Иногда я угощал ее чаем, иногда — нет. Сейчас мне кажется, что мне стоило бы угощать ее пинтой пива, но тогда я ни разу этого не сделал. Да и не думаю, что ей хотелось у меня выпить, потому что она меньше всего ожидала, что я буду наливать ей.

Она не пропустила ни одного четверга, даже когда простуживалась зимой и когда ей лучше было бы оставаться в постели. Ее не останавливали ни отключения света, ни шрапнель. Мы были рады видеть друг друга, забыв о всяких формальностях, и с нетерпением ждали новых встреч. Возможно, эти свидания стали лучшими из всех, что были в нашей жизни. Конечно, они помогали нам скоротать бесконечные вечера во время войны, когда жизнь замирала.

Она носила одно и то же коричневое пальто, которое с каждым днем выглядело все более и более потрепанным. И она никогда не уходила от меня, не заняв нескольких шиллингов. Поднимаясь, чтобы уйти, она говорила: «Слушай, займи-ка мне полдоллара, Гарри». Когда же я говорил в шутку: «Не слишком на это напьешься, правда?» — она не отвечала мне, как будто шутить о подобных вещах ей казалось дурным тоном. Конечно, я никогда ничего не получил от нее обратно, но это мне не было в тягость. Я ни разу не отказал ей, когда бы она у меня ни просила денег; а когда цена на пиво поднялась, я стал давать ей и по три шиллинга, и по три шиллинга шесть пенсов, и по четыре шиллинга, ведь незадолго до ее смерти оно стоило как раз столько. Мне приятно было помочь ей. Кроме того, говорил я себе, у нее кроме меня никого нет. Я никогда не интересовался, где и как она жила, хотя она несколько раз и упоминала о том, что так и осталась в Снейтоне. Я ни разу не видел, чтобы она выходила из паба или из кино. Впрочем, Ноттингем — большой город.

Приходя ко мне в гости, она время от времени бросала взгляды на картину с рыбацкой лодкой — последней из всей флотилии, — которая все так же висела над сервантом. Часто она говорила мне, что это замечательная картина, и что я не должен с ней расставаться, и как замечательно изображены на ней и рассвет, и корабль, и женщина, и море. Несколько минут она пыталась намекать мне, как ей хотелось бы ее получить, — но, зная, что эта картина снова окажется в ломбарде, я делал вид, что не замечаю ее намеков. Я бы лучше дал ей пять шиллингов вместо полкроны, только бы она не просила картину, — но ей никогда не требовалось больше полкроны за все эти пять лет. Я однажды намекнул ей, что мог бы дать и больше, но она ничего на это не ответила. Не думаю, что картина нужна была ей для того, чтобы продать ее и получить деньги, или чтобы повесить у себя дома. Нет, скорее всего, ей просто очень хотелось заложить ее, чтобы ее купил кто-нибудь другой и она не принадлежала бы больше ни одному из нас.