Ольга Исаева - Мой папа Штирлиц

– Нет, не понимаю! – с ненавистью выкрикнула Антошка и, не простившись, кинулась вниз по лестнице.

Пока до остановки бежала и автобуса ждала, ещё надеялась, что Артуру всё же удастся прорваться через материнский заслон: думала, может он догонит её, или, хотя бы записку в форточку выбросит. Она не сводила глаз с его окон, но шторы были плотно задёрнуты и не шевелились. Она чувствовала себя оскорблённой, ограбленной. Счастье, всего пару часов назад казавшееся таким возможным, исчезло, будто его у неё украли. Она пыталась уговорить себя, что ничего непоправимого не случилось: ну, заболел человек, и мать к нему никого не пускает, но в глубине души понимала, что ничего поправить уже нельзя. Она ругала себя за то, что сунулась не вовремя и всё сама испортила, Артура за то, что он прятался за материной спиной и, как трус, слова не вымолвил, хотя, если логически рассудить, что ему было с ней – драться что ли? В конце концов, всё её негодование сосредоточилось на Эмме Иосифовне. "Еврейка, – думала она, – это она запретила ему со мной встречаться, и за что она меня так ненавидит?". От этих мыслей, на душе у неё стало ещё гаже. Слёзы душили, она изо всех сил пыталась сдерживаться, но когда в автобусе плюхнувшаяся рядом с ней на сидение тётка вдруг спросила: "Что, доча, беда кака стряслась?", она буркнула: "Голова болит" и разревелась так, что уняться не могла аж до самого материного возвращения.

Увидев её распухшее лицо, та с порога спросила:

– Почему рыдаем?

Антошка попыталась увильнуть:

– Голова болит.

– Не врать, – прикрикнула мать, – хуже будет.

Зная её характер, Антошка решила не запираться и сразу же всё выложить. Всё равно ведь та не отстанет, пока всего из неё не выудит. Выслушав её, мать почему-то развеселилась:

– Нашла из-за чего рыдать. Я-то думала, и впрямь кто обидел.

– А ты думаешь не обидно? Всё было так хорошо, я думала мы с Артуром теперь дружить будем, а он – трус, мамочки испугался!

– Да разве это обида?

– Ну как ты не понимаешь, – начала было Антошка, но мать перебила:

– Да всё я понимаю, обидно, когда живот растёт, а хахаль с твоей лучшей подругой любовь крутит. Вот это обидно! А твоя обида – тьфу, растереть и забыть! Если, конечно, не врёшь, и ничего у вас с ним посерьёзнее не было.

Антошка задохнулась от возмущения:

– Мам, да как ты смеешь?

– А что? Ты у меня в животе аккурат в девятом классе и завелась, а в десятый не пустили, сказали: "Дочь ваша, учебному процессу помешает". Вот и Кукуева мамаша так решила!

Антошка улыбнулась, мать вытерла ей слёзы и обняла.

– Не горюй, это всё пока ещё семечки. Если б в жизни одни такие обиды случались, можно было бы держать хвост морковкой. Спорим, через неделю ты про этого своего, как его, и думать забудешь, а на его место с десяток ещё лучше набежит.

– Что-то, они раньше не набегали.

– Значит раньше время не пришло, а теперь – увидишь. Ты, главное, к тётке пока не ездий. Не унижайся, да и её в это дело не впутывай. Ей с ними жить.

После разговора с матерью Антошке полегчало. Странный она всё же человек. Иной раз с порога в зубы, и вся любовь, а иной раз и приголубит, и утешит, как маленькую. Этот вечер они прожили душа в душу. Дружно начистили картошки, нажарили её с салом, запили чайком с шоколадными конфетами. Перед тем как скомандовать отбой, мать голосом бабы Веры сказала: "Ничо, девка, просписся, а утро вечера мудренее". И точно. Утром Антошка проснулась будто на другом берегу от своих вчерашних обид, а, чтобы окончательно выбросить Артура из головы, весь день не давала себе присесть: полы мыла, пыль вытирала, завалы шмотья в шифоньере разбирала, а, если перед внутренним взором вдруг непрошено возникало его лицо, она шикала на него: "Брысь", и оно меркло, а судорога сжимавшая сердце отпускала. В сумерках в стекло пульнули снежком, и, вся озарившись надеждой, что это Артур, она метнулась занавеску отдёргивать, но за окном стоял Мишка.

– Спятил? – крикнула она ему в форточку.

– Пойдём в кино? – попросил он.

– Ты как узнал, где я живу-то?

– Из агентурных донесений. Ну так пойдём?

– Не пойду я никуда, – отрезала она и хотела было захлопнуть форточку, но он схватил её за руку.

– А на танцы?

– Мать не пустит.

– А на каток?

– Да у меня и коньков-то нет.

– А мы напрокат возьмем. Пошли, а?

Антошка отрицательно замотала головой, но вдруг подумала: "Что я, в самом деле, нанималась все каникулы дома сидеть?".

Он ждал её с час, если не дольше. В глубине души она надеялась, что выйдя на крыльцо уже не застанет его, но стоило открыть дверь, как он сграбастал её и ну обнимать.