Лариса Райт - Плач льва

— Вот этот дурень — форменный брак. Толку от него никакого, — показал Жене один из заводчиков на симпатягу, который громко залаял и поджал хвост, как только они зашли в загон.

— Почему? — Девушке пес показался очень милым, несмотря на проявленную агрессивность.

— Трус, — коротко констатировал француз. — Бриар должен быть респектабельным, храбрым, совершенно не пугливым. А это что? Теперь даже и не повязать. Ну какие гены он передаст потомству? И что с ним теперь делать?

— Отдайте тем, кто не собирается заниматься разведением.

— Да кому он нужен — двухлетний остолоп?! Я все пытался характер воспитывать, но без толку. Собаки — они ведь как люди: каждая рождается с какой-то своей особенностью, которую можно, конечно, слегка подкорректировать, но так, чтобы полностью искоренить — увы, — мужчина беспомощно развел руками, а Жене почему-то стало жалко этого трусливого пса, поневоле разочаровавшего хозяина.

Девушка пытливо изучала стандарт породы и кропотливо исследовала все недостатки, которые не позволяли тому или иному представителю бриаров заслужить оценку «отлично». Но то, что кропотливо собирал и изучал ее ум, вовсе не мешало сердцу проникаться симпатией ко всем без исключения французским овчаркам. И эту поразительную увлеченность Жени полностью разделяла Сессиль. Именно поэтому, когда с момента пребывания Жени в Дижоне прошло девять месяцев и она собиралась отправиться на каникулы в Москву, предложение Сессиль поехать вместе в Бьяриц, потому что там проводится очередная конференция членов Евробриарсоюза, пенится океан и светит солнце, заставило Женю задержаться во Франции.

Через несколько дней после приезда на побережье Атлантики Женя стала воспринимать это приглашение подруги как подарок судьбы, а через несколько лет переименовала его не во что иное, как в злой рок. Но тогда, в самое первое утро двухнедельного отдыха, она просто валялась на лежаке под зонтиком и рассуждала о том, что жизнь была бы еще прекраснее, если бы тот долговязый детина, стоящий у кромки воды, наконец сдвинулся с места и позволил ей снова любоваться парой чаек, застывших на валуне в сотне метров от пляжа.

— Эй, — в конце концов недовольно окликнула она его, — не могли бы вы отойти немного вправо или влево?

Молодой человек даже не соизволил повернуть голову.

«Хам!» — подумала Женя и решительно поднялась с места. Подойдя вплотную к обидчику, она, пытаясь сохранить вежливость, повторила вопрос. Теперь мужчина удивленно посмотрел на нее и огорченно развел руками:

— Sorry?

«Вот оно что. Иностранец». В отличие от незнакомца, у Жени проблем с языками не было. Конечно, после месяцев, проведенных в Дижоне, французский стал на порядок выше английского, но все же знание языка Шекспира позволяли ей объясняться на бытовом уровне без видимых трудностей. Она мысленно подобрала слова и составила безобидную фразу, что заставила бы молодого человека отойти на несколько метров, и даже подняла руку, намереваясь указать на чаек, но неожиданно передумала. Глядя, как он растерянно и вместе с тем внимательно смотрит на нее, она протянула свою поднятую кисть ему и сказала:

— Джейн.

Он не удивился, скорее обрадовался, сжал ее руку своими ладонями и приветливо ответил:

— Майк.

— Байк! Мой байк! — вопит Жене в приоткрытое окно автомобиля какой-то мальчишка лет пятнадцати. — Ты че, тетя, белены объелась?! Совсем не соображаешь, куда едешь?!

Женя потерянно смотрит в лобовое стекло. Так и есть. Она настолько удалилась от реальности, что, паркуясь, задела велосипед бедолаги. Профессиональным взглядом начальника она мгновенно оценивает нанесенный ущерб: разбитый фонарь, слегка погнутая передняя рама, испорченная камера. Женя быстро достает из кошелька несколько банкнот, отдает возмущенному юноше:

— Этого хватит?

Гнев вспылившего велосипедиста тут же гаснет:

— Ладно. Чего там, тут и на моральный ущерб с лихвой. Нет проблем.

— Если бы нет, — вздыхает женщина, глядя, как юноша увозит свое изувеченное сокровище, — если бы нет, — повторяет она и, прежде чем выйти из машины, еще долго сидит, глядя в пустоту потухшими, словно неживыми глазами.

Несмотря на то что у нее внутри созревала и расцветала новая жизнь, Юленьке казалось, что она умерла. По крайней мере, все ощущения полностью соответствовали ее представлениям о смерти. Все сколько-нибудь значимое осталось в прошлом, отошло в небытие. Впереди только пустота, мрак, безысходность. Юленька не могла даже самой себе объяснить, что уязвило ее больше: предательство любимого мужчины или последствия этого предательства, которые одним махом перечеркнули все ее тщательно составленные и выверенные планы. Она — современная, в меру начитанная девушка, воспринимавшая, как и большинство представителей ее поколения, Татьяну Ларину, Наташу Ростову, мадам Бовари какими-то недалекими, совершенно потерянными и абсолютно непрактичными созданиями, неожиданно осознала, что она мало чем отличается от этих героинь литературы девятнадцатого века. Любовь сделала ее безрассудной, мгновенно превратила из твердо стоящей на земле, знающей себе цену и верящей исключительно в светлое будущее девушки в несчастную, опустошенную и наказанную жизнью за свое безрассудное чувство толстовскую барышню. Юленька была настолько шокирована произошедшим, что, как ни старалась, не могла составить ни одного хоть сколько-нибудь приличного плана дальнейших действий.