Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп

Взвод Оле взял в плен партизанку: гордая девушка — в глазах отвага, на бледном грязном лице решимость. Девушку привели к командиру роты, юному лейтенанту. Лейтенант прищурил один глаз.

— Раздеть! — Партизанка не поняла, чего от нее хотят. Ефрейтор сорвал с нее одежду.

Девушка, нагая, изможденная, стояла перед солдатами. Они рылись в ее одежде. Зачем? Искали спрятанное оружие или стремились удовлетворить свое вожделение? Лейтенант смекнул, в чем дело. Он плюнул ей в лицо.

— Думайте об отечестве!

Взгляд девушки скользнул по Оле. Ему почудилось, что на него смотрит Антон Дюрр.

Лейтенант приказал отвести голую девушку на полковой командный пункт. Оле поднял ее одежонку с земляного пола. Когда они вышли из укрытия, он отдал ее девушке. Командир отделения сделал вид, что ничего не заметил. Быть может, он уже не был уверен в себе? Девушка благодарно взглянула на Оле. Но разве довольно того, что он сделал? Ее отвели на командный пункт, к полковому командиру. Больше никто ее не видел.

На следующую ночь Оле должен был нести службу у звукоуловителя на передовой. Отправляясь туда, он сунул под свой овчинный полушубок несколько пустых консервных банок. На месте выложил их в окоп. Это была сигнальная установка. Нельзя, чтобы молодой лейтенант, командир и враг Оле, застал его углубленным в размышления.

Ветер воет. Скрипит снег. Оле сидит на своем посту, он — настороженное ухо отечества, серое ослиное ухо. Ветер воет вкруг ослиного уха, и оно свертывается от мороза, закрывается, вместо того чтобы слушать.

Юный лейтенант идет сквозь метель, проверяет свой участок, стараясь захватить часовых врасплох, и проходит вперед, к Оле. В окопе он натыкается на рассыпанные консервные банки. Они гремят. Лейтенант вполголоса изрыгает проклятия. Оле пугается. Пугается очень сильно и очень явно. Испуг ударяет ему в руки. Руки хватают лопату и взмахивают ею среди крутящегося снежного вихря.

— Мама, мамочка! — кричит лейтенант и вдруг становится маленьким и жалким.

В окопах объявлена тревога. Оле пытается выпрыгнуть на бруствер. Его хватают, тащат обратно.

Допрос у полкового юриста. До сих пор он считался «хорошим солдатом». Что с ним стало?

— Мне показалось, что противник меня обходит.

Одни говорят: «Возможно». Другие: «Сомнительно, очень сомнительно».

Оле отвозят в тыл. Там ему выносят приговор: крепость.

Путь домой начался из тюрьмы в Нижней Силезии. Советская Армия приближалась. Арестантов гнали по шоссе. Рядом с Оле шел матереубийца, впереди — его друг Герхард Френцель, позади — «свидетель Иеговы». Обмороженные пальцы божьего свидетеля торчали из рваных башмаков на деревянной подошве. Господь сотворит свой суд!

Матереубийца рыдал в приступе безумия и умолял отца, которого давно не было в живых, простить ему убийство матери. Его вопли заглушало рычание полицейских собак.

Герхард Френцель считал шаги.

— Это придает силы. За счетом забываешь боль!

— Один только бог дарует силу, — бормотал «свидетель Иеговы».

Из Нижней Силезии их пустилось в путь пятьсот человек. До Нидер-Лаузица дошло двести полумертвецов.

Они расположились лагерем на берегу Нейсе в ожидании дальнейших приказов. Таковых не воспоследовало. На другом берегу виднелись игрушечные окопы и танковые заграждения фольксштурмистов. Конвоиры нервничали. Арестантам разрешено было окапываться на ночь. Во время рытья окопа силы оставили Оле. Он, поваливший столько деревьев в лесах барона фон Ведельштедта, теперь сам лежал как поваленное дерево.

Копая, они наткнулись на брюкву и снова забросали песком эти прозрачно-белые плоды земли. Ночью Герхард сунул Оле в рот разжеванной брюквы. Оле проглотил, и его тут же вырвало.

Лагерь был разбит на лесной опушке. Конвой на ночь устраивался у костров. Собаки, непрерывно носившиеся вокруг арестантов, образовывали невидимую границу между теми, кто грелся, и теми, кто замерзал.

Изрядно хлебнув коньяку, конвоиры затеяли спор. Образовались две партии. Партия унтершарфюрера стояла за то, чтобы прикончить всех арестантов. Другая ратовала за доставку их на родину. Родиной они именовали землю за Нейсе. Маленькой стала их родина. И они тоже.

— Давай-ка бросим жребий!

Унтершарфюрер так и взвился:

— Из-за этих преступников жребий бросать!

Одноглазый солдат, непрестанно ходивший вокруг костра, пробормотал:

— Преступники, преступники, а ну как нагрянут русские?