Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп

— Не будь дурочкой, дитя и товарищ, не скрывай от нас ничего из-за любви к нему!

Мертке не прерывает работы. Она знает только одно:

— Оле не может поступить несправедливо.

— Да не об этом речь! А что, если с ним самим обошлись несправедливо?..

Оле до бедер ушел в рыбацкие сапоги. Укрывшись за ивняком, что между Коровьим и Телячьим озерами, он роет заболоченную землю. Оле копает, скребет, как гном, и пышет злостью, но все же он не подавлен и не придавлен. Он похож на первобытного человека, добывающего огонь.

Его отстранили от занимаемой должности. Но отстранить его может лишь тот, кто убьет его. Старинная песня вспоминается Оле, и он с вызовом запевает ее:

Проходит день, и ночь, и еще день. Оле нет как нет. Мертке начинает тревожиться. И утешения матушки Нитнагель ей не помогают. В коровнике ее встречает Ян Буллерт.

— Вы свободны, барышня! Пришла смена.

Буллерт задерживает ее руку в своих: дойка — неподходящее занятие для таких ручек.

Шуточки Буллерта пугают Мертке. Ей не до смеха. Трудно ей смотреть, как хозяйничает Буллерт среди шведских коров. Повадки у него такие, словно это стадо изготовлено по его заказу.

Вечер. Подмораживает. Мертке надевает пальтецо, оставшееся от школьных времен. И, дрожа, выходит из дому.

Уже целый час ищет она Оле. Время от времени останавливается и окликает мужа. Ответа нет. Только дикий селезень отзывается с Ласточкина ручья: «Оле, ах, Оле!»

Мертке видит, как поблескивает сквозь редкий кустарник Коровье озеро. Только не туда! На что была похожа Аннгрет, когда ее нашли! Растекается ли человек после смерти? Должно быть, так. Лишь дела его остаются, как следы на земле.

Вот она стоит перед открытым коровником. Здесь расцветало ее великое лето: три тысячи уток! Это и есть ее дело?

Мертке вспоминает про Фриду Симсон. «Человек может ошибиться. Жизнь не ошибается. А партия следует за жизнью». Так однажды сказал Оле. Неужели Фрида — это и есть жизнь?

Исчезновение Оле тревожит Крюгера больше, чем он это показывает. Крюгер без устали, чердак за чердаком, обшаривает кооперативные строения, вечером он — случайно, разумеется, — заглядывает в открытый коровник, потом ходит и ходит вокруг озера.

— Ты ведь не опозоришь меня, дружище!

Но тревога все-таки прорывается наружу. Он говорит с активом. По виду даже и не собрание — они просто, как бы невзначай, рассаживаются на телеге в кооперативном дворе.

— Мы должны его искать.

Эмме сама мысль, что Оле мог что-нибудь с собой сделать, кажется нелепой.

— Искать этого старого осла? Если он хоть чему-нибудь научился у Антона, то уже давно сидит у окружного секретаря.

Герман Вейхельт творит молитву:

— Отец наш небесный, что с нами будет без твоего заместителя!

С улицы доносится лязг и грохот, будто в село въехал тяжелый танк. Активистам приходится не высказывать, а выкрикивать свое мнение.

— Судьба часто преследует самых лучших! — орет Адам Нитнагель.

— Сам ты судьба! — орет в ответ Эмма. — Голова седая, а ума ни на грош! И когда только ты станешь коммунистом?

На улице все стихает. В воротах появляется Вуншгетрей. Уж не решил ли он сесть в танк и с бою взять Блюменау, неподатливую деревню между лесом и озерами. Нет, товарищи, что вы! На грузовике с негабаритным прицепом Вуншгетрей привез экскаватор.

— Где же ваш Оле?

Молчание.

Но Вуншгетрей продолжает улыбаться. Еще никто ни разу не видел на его лице столь широкой улыбки.

— Я вам экскаватор привез. Где Оле?

— Сняли его.

— Кто снял?

Крюгер устало вздыхает.

— А не ты ли, мой мальчик?

Через десять минут Вуншгетрей и Крюгер уже в правлении. Симсон изливает на секретаря все наличные запасы дружелюбия. На сей раз из его попытки не замечать ее ничего не выйдет. И она это знает. Можно начинать разговор на высшем уровне.