Эрвин Штритматтер - Вторник в сентябре, или Про талант и норов

С центральной площади ярмарки поверх человеческой толкотни до нас доносилась музыка, производимая игральными автоматами. Мы двинулись к выставке сельскохозяйственных машин. Мне приглянулся новый трактор ЦТ-300, я поднялся в кабину и, что называется, примерил его на себя, как примеряют новый костюм.

ЦТ-300 — как глубоко противно мне это бездушное нумерование машин! Есть люди, которые, дай им волю, ради сокращения колонок своих многочисленных отчетов и корову бы называли — КО-4, а козу — КО-2, по числу сосков вымени и молокоотдаче.

Для меня машины все равно что живые существа — с сердцем, с желудком, со своими болезнями; и мысленно я назвал этот трактор «мамонтом». С той самой поры, как человек стал проявлять изобретательскую смекалку, он в обличье машин возвращает на землю живую силу вымерших гигантских животных. Это ясно как белый день. Задние ноги «мамонта» показались мне недоразвитыми. Не одна только природа не может позволить себе такой роскоши, как халтура, так что, если наши инженеры не сумеют усовершенствовать задние колеса нового трактора настолько, чтобы они отвечали требованиям дня, вымрет и этот тип трактора.

Насчет трактора, собственно, все. Несмотря на то что по части лошадей я, как уже говорил, вроде бы и не специалист, меня все-таки опять потянуло к площадке с автофургоном. Меня интересовала сама технология загрузки.

Погрузка жеребца приняла характер балаганного представления. Картина всем известная: перед ярмарочным балаганом стоит, скрестив на груди руки, силач и вызывает на борьбу смельчаков из публики.

Таким смельчаком на сей раз оказался мужчина, которого легко было принять за пока что не признанного поэта: грубоватой лепки лицо, огромные, с двойными стеклами очки на прыщавом невызревшем носу. Его сопровождала женщина в короткой юбчонке. Похоже, она была старше его. Женщина с лихим прошлым, которая после бурной карьеры штатной любовницы обратала беспросветного дурака, подытожил я. Хотя солнце светило не так уж и ярко, она прикрывала ладошкой правый глаз. Глаз был по-своему замечательный: он косил.

Непризнанный поэт вызвался загонять лошадь на глазах у всего честного народа, видно, для того, чтобы заслужить похвалу жены. Он заявил, что лошади, мол, бессловесные сородичи человека, и предупредил, что не потерпит никакой посторонней помощи — он не нуждается даже в том, чтобы его подбадривали выкриками. Знатоки лошадиного нрава в один голос заржали, чем ужасно удивили поэта. Видно, для иного поэта нет на свете таких вещей, которые воспринимались бы как нечто само собой разумеющееся.

Он нарвал пучок травы, где ее еще не успели затоптать, и поднес жеребцу под ноздри. Лошадь потянулась к пучку скованным удилами ртом, но непризнанный поэт не дал ей ухватить траву; он все отводил и отводил кулак с зажатой в нем травой, и лошадь, притягиваемая травяным магнитом, мало-помалу подвигалась к трапу. Маленькая женщина явно была горда сообразительностью своего мужа. Да была ли то вообще сообразительность? Может, доброта или хитрость? Как бы там ни было, женщина от восторга совсем забыла про замечательное своеобразие своего глаза и выставила его на всеобщее обозрение.

Но на погрузочном трапе аромат травы потерял свою магическую силу; лошадь вздернула голову, и ее верхняя губа приняла форму ищущего пальца; ожидаемого шага на мостик она так и не сделала.

Взрыв хохота. Маленькую женщину очень расстроило, что муж не преуспел в роли соблазнителя, она отошла в сторонку, захромала от стеснения и опять прикрыла свой замечательный глаз. С ярмарочной площади летели обрывки шлягера: «Я бы вышла замуж только за ковбоя…»

Вот черт, подумал я, неужели никому изо всех этих укротителей ничего не известно про степной нрав лошадей? Неужели я понапрасну так уважительно относился к знатокам лошадей? Я отправился искать Кинаста.

Еще раньше Эдди купил моток красного электропровода и носил его на себе, как носят шинель-скатку или свадебную ленту; теперь он, чертыхаясь, выходил из дверей торговой палатки «укрась свой быт», где, кроме обычных предметов домашнего обихода, продавались еще и так называемые кушетки и светильники. Особенно не понравились ему эти самые светильники, предназначенные, представьте, для того, чтобы через темный ламповый цилиндр как-то хитро подавать свет на потолок и создавать своего рода интим. Но создатели светильников, в конце концов, ориентировались на моду, а не на недоразвитый вкус Кинаста. Не производить же из-за него лампы, которые не соответствуют мировым стандартам!