Владимир Кавторин - Совок клинический. Из цикла “Жизнь вокруг”

Все они, кроме местных, жили в палатках, профессор один снимал две комнаты недалеко от раскопа, заходить к нему никто не смел; впервые в профессорское логово Левка попал где-то в конце июля. Так он определил про себя: логово. Меж стеллажами были втиснуты здесь покрытый вытертым ковром топчан и письменный стол, на котором, на двух кирпичах, стоял и чайник. Профессор пил чай неутомимо, стакан за стаканом, время от времени утирая лицо большим клетчатым платком.

— Пей! — сказал он Ракитину. — И бери варенье. Такого варенья, как у Антиповны, тебе еще лет десять нигде не пробовать. Так что стесняться не стоит.

Он стал рассказывать, что ему удалось наконец выбить финансирование для нескольких небольших экспедиций, которые с будущего лета будут работать в разных селениях Водской пятины, и что самое интересное предстоит, пожалуй, в Сосновске.

— Церковь там недавняя, восемнадцатого века, но на любопытнейшем месте. Понимаете, юноша, сличение разных описаний и планов заставляет предполагать, что на этом мысу над озером было еще языческое капище, потом деревянный храм, сгоревший во время грозы, потом каменный католический, в крипте которого могло храниться все, что угодно, вплоть до документов ордена, потом и он был разграблен, сгорел и заново отстроен уже совсем незадолго до похода Ивана на Новгород… — Вдруг он остановился, утер со лба пот и спросил, подмигнув: — Так как, по рукам?

— В смысле? — опешил Ракитин.

— Поедешь, наймешь пару помощников. Начать можно в крипте, а там… Работа, думаю, небольшая…

— Да что мы успеем — август же на носу…

— В крипте дожди тебе не помеха. Храм на крутом холме, даже дренаж не понадобится… — Старик поднял стакан с чаем, но остановился, не донеся его до рта, смотрел на Ракитина сквозь парок, вприщурку. Вдруг спросил, опуская стакан на место: — Или собираешься возвращаться? На очное?

Ракитин молчал. Не то чтоб он собирался или не собирался… Он даже не думал об этом — не знал, что и думать. То, что ожидало его по возвращении в институт, висело где-то в черепушке свинцовой гирькой — не шевелись: убьет! Он и не шевелился: что будет, то и будет! Поскольку еще зимой выяснилось: Катерина и папашку своего изводить мастерица — по-тихому никак с ней не разойдешься. Весной удалось уехать на практику двумя неделями раньше, в тройке квартирьеров, которым Язев устроил досрочную сдачу. Ускользнуть… Но знал, чувствовал, конечно: ничего за лето не рассосется. Осенью со свежей злостью и силой…

Язев встал из-за стола, потянулся, похрустел пальцами… Ракитин тоже встал.

— Да уж сиди, — вздохнув, сказал Язев. — Все вы, нынешние, на одну колодку: наука для вас — это нечто после аспирантуры, защиты кандидатской… А что не так — жизнь проиграна. Чушь, молодой человек! Дверь в науку открывает не кандидатская, а особая пружина… Вот здесь! — Он постучал по груди пальцем. — Жизнь человека гнет туда и сюда, в бараний рог, в тварь дрожащую, а пружинка сжимается и — обратно!.. И обратно! Если она есть у тебя, если сильна… Ладно, философствовать мы не будем. Поговорим о житейском, садись! — Он сел и сам, долил в чашку из чайника. — Насколько я знаю, родительскую комнату ты профукал, живешь в общаге полуподпольно, о чем комендантше известно. Влиятельные родственники отсутствуют, так — нет?

Левка понуро кивнул.

— Ну и какие это открывает перспективы?

— Не знаю, — сказал Ракитин.

В самом деле, не знал. И никак не ожидал, что Язев настолько в курсе. В отношении студентов профессор интересовался только учебой. Ничем больше. Никто не помнил, чтоб он говорил о чем-то еще. А уж про комсомольские их разборки…

— Я это, ну… — бормотал Левка, глядя в пол. — Думал, если что, можно дворником…

— Дворником… — Язев потер нос. — Дворником — это вариант. Могут дать комнатушку, основная работа до лекций… Дворником — это почти реально. Но! Из комсомола-то тебя, — он по-мальчишески, будто давая пенделя, двинул ногой, — это уже решено, небось, — нет? Комитетские наши кошечки не из тех, что упустит мышку. Принципиальность дело карьерное, важное…

Ракитин молчал. С жесткой полупрезрительной ухмылкой старик говорил то, о чем он все лето старался не думать — от мыслей этих несло такой безнадегой, что становилось трудно дышать.

— Или такой ты талант, что обойдешься без комсомола, Гаврюшкин выговорешник схлопочет, но даст тебе доучиться, примет в аспирантуру… Думаешь так, сознайся?!

— Да нет, — жалко промямлил Левка. — Конечно, меня…