Франко Маттеуччи - Праздник цвета берлинской лазури

Тициана, всегда гнавшая от себя даже саму мысль о беременности, тоже расчувствовалась, слезинка упала на ее большую грудь и, соскользнув с нее, навсегда исчезла на шелковом постельном белье.

Доктор Серристори, плохо сохранившийся восьмидесятидвухлетний старик, абсолютно равнодушный к происходящему, воспользовался тем, что все отвлеклись, чтобы отдать должное вину, и опрокинул в себя одну за другой пять рюмок. Смесь алкоголя с артериосклерозом неизменно заставляла разыгрываться его боевой дух. Прохаживаясь в задумчивости вокруг кровати, он начал что-то бормотать, обращаясь главным образом к огромному животу Тицианы:

— Если вдуматься, все неудобства вашей беременности, той девятимесячной жертвы, на которую природа вас обрекает… — Он пошатнулся, возраст и десертное вино отнюдь не добавляли твердости его поступи. — Все эти мучения через двадцать — тридцать лет исчезнут. Женщины не будут больше беременеть.

Тициана перестала теребить свой пупок.

С разметавшимися по плечам волосами она походила на женщин с картин Модильяни, такая же красивая, несмотря на чересчур большую грудь и огромный живот. Решив, что это очередная шутка Серристори, она улыбнулась.

Старый врач перебрался в центр спальни, подыскивая соответствующее освещение для своего выступления:

— Детей будут делать в лабораториях. Женщина будет освобождена от рабской обязанности рожать детей, горбиться под тяжестью своего уродливого живота.

Будущее отчетливо читалось в черных глазах Серристори:

— Будет принят закон, по которому у девочек будут удалять яичники, навсегда исчезнут менструации. Мужчинам больше не надо будет выносить гормональные бури своих женушек, закроются фабрики прокладок. Можно будет заниматься любовью в свое удовольствие…

Тициана смотрела на него ошеломленно, подобный бред не укладывался у нее в голове. Манлио тоже начинал терять терпение. Серристори цинично улыбнулся, встопорщив пучки щетины на подбородке, на щеках и под носом:

— Больше не надо будет бороться с болезнями матки, гинекологи останутся без работы…

Казалось, мертвенно-бледную Тициану вот-вот стошнит. Манлио с почтением относился к доктору Серристори, но сейчас тот перешел все границы приличия. Пришлось слегка повысить голос:

— Прекратите говорить ерунду. Разве вы не понимаете, что ведете себя неприлично, что ваши слова нервируют Тициану?

— Я бы на ее месте только обрадовался. Никакой боли, никаких осложнений, автоматика и полная безопасность, — упрямо возразил доктор.

— Прошу вас, уходите. Вам следует отдохнуть. В вашем возрасте нужно беречь себя, когда такая жара на улице.

Серристори уже открыл рот, но Манлио решительным жестом заставил его закрыться:

— Все, хватит, сегодня мы уже и так выслушали достаточно глупостей.

Старый доктор вышел, пошатываясь от выпитого, чертыхнулся, а затем методично вытоптал целую клумбу с ирисами. После этого он натолкнулся на баобаб, который стоял посреди поля, как великан-иноземец, как изваяние безумного скульптора.

Врач ополчился на дерево, словно Дон Кихот на несчастную ветряную мельницу. Алкоголь в крови подсказывал, что нужно сразиться с баобабом, изрубить его в щепки, а потом искурить, как тосканскую сигару. Пока он раздумывал, как осуществить это наилучшим образом, появилась сестра Манлио и Умберты, двадцатидвухлетняя Беатриче. Легко ступая на своих двадцатисантиметровых платформах, в крошечном купальнике золотистого цвета, она казалась восточной богиней. К груди она прижимала петуха по кличке Джильберто с разноцветным гребешком, мощными ногами и готовыми к атаке копями. С ним Беатриче была неразлучна. Она разговаривала с ним, обожала, как родного сына, и укладывала спать в свою постель.

Опершись о ствол баобаба, врач попытался принять позу плейбоя, но кора дерева показалась ему панцирем какой-то мерзкой твари. Он с отвращением отдернул руку и, пошатнувшись, едва не рухнул на землю. Беатриче улыбнулась врачу чарующей улыбкой. Ее пупок, казалось, подмигивал, к нему сходились все линии ее прекрасного тела. Весело посмотрев на Серристори, она усмехнулась:

— Ну, как вам наш баобаб, доктор? Нешуточный размерчик!

Криво улыбнувшись, Серристори готов был ответить девушке в тон, но сдержался, чтобы не показаться вульгарным, и продолжал стоять молча. Ну и девка эта Беатриче! Она так виляла задом, что даже неотступно следовавшая за ней по гравию садовой дорожки тень казалась соблазнительной, вибрация каждого ее шага отдавалась у него в брюках. Он попытался сказать хоть что-то, но вино окончательно обездвижило язык. Неожиданно почувствовав слабость, доктор снова чуть не упал, но не стал на этот раз опираться о баобаб. Чертыхаясь и пошатываясь, он побрел к своей машине.