Интернет-журнал Виноградова №4, 2011 - vinj_4

– Слушай, Дир… а что тебя грызёт-то? Вижу ведь, что неспокойно тебе. И Чердак говорит: «Иди дохтура глянь, вааще он плохой. Мот приболел чучкаря?».

– Да нет, нормально всё… Слушай Скорп… я глупый совсем, да?

– Брось. Поумнее многих. Так что с тобой? Говори? Или мы не друзья?

– Я вот думаю… А когда это кончится? Хотел бы верить, мол, двадцатник, и всё. И цивильно, тихо. Без разборок. И не верится. А кажется, вот разменяем двадцать – и всё только усугубится. И вечно так.

– Вечно? – Скорп хитро улыбнулся. – Дай краба, Дир!

Дирижёр протянул руку. И друзья обменялись долгим, крепким, почтительным рукопожатием. Скорп сильнее сжал пальцы. Суставы Дира хрустнули, но его лицо оставалось серым, недвижным.

– Дир! Смотри! Смотри внимательно! Что ты видишь? Что видишь твою налево!? – зло прошипел Скорп.

– Кровь вижу. По локоть. У обоих, – сквозь зубы процедил Дирижёр.

– Верно. Кровь. И брось свои сопливые мысли. Этой крови ещё будет много. И до двадцати, и после! Пропащие мы, смекаешь? Пропащие нафиг! Хочешь тишины? Хочешь покоя да? Так вот, НЕ БУДЕТ!!! Тишина и покой – это для богатеньких где-нибудь в Европе. А тут тебе не Европа…

– А что тут? Что?!

– Тут пекло. А мы черти. Знай, покуда у тебя лапки в крови, счастья тебе не видать. Да и потом, как отмоешься… Кошмары мучать будут. Или с ума сойдёшь. Вот мне семнадцать. А я уже всё в этой жизни видел. Ты видел почти всё. Нужно нам это. Тебе, мне, ребятам. Поверь, лучше чем дурь по вене пускать. Лучше чем эмблемки и магнитолы с тачек свинчивать. Наш бой! Наши улицы! Наш дом! И никому, слышишь, Дир! Никому ЭТОГО у нас не отнять, ЭТОГО из нас не выбить. Ты всё ещё веришь в мою мечту?

– Я… Прости, Скорп… Я верю в твою… в нашу мечту.

– Вот и славно! – сказал Скорп, и, наконец, прервал это жестокое рукопожатие.

Прошли годы. Как водится, не все щенки становятся псами. И их не минула чаша сия. Чердак сгинул где-то в кабацкой драке, нарвавшись на перо. Скорп истёк кровью после очередной потасовки. Только Дирижёр часто приходил по осени к трубам ТЭЦ. Брал с собой чекушку водки. И выливал на сырую, холодную землю, в дань памяти по погибшим друзьям, которые даже до восемнадцати не дожили. Их мечта не сбылась. На районе так и остались толпы мрази.

Но они старались всё равно. Из последних сил старались. Иногда Дир брал с собой пару старых, ещё с тех времён, друганов, немногих уцелевших, и бродил по улицам, где власть уже поставила фонари… По улицам ныне светлым, но всё таким же опасным. Дир был вожаком остатков стаи. Он боялся. Он вообще много и часто боялся. Постоянно боялся за друзей и близких. В этом и была его сила.

И не соврал тогда Скорп... Дира мучали кошмары. Он видел свои руки, испачканные кровью. Часто. Очень часто. И нередко Дир видел тени ушедших друзей в случайных прохожих. Дир слушал. Он не хотел даже мысли допустить, что больше не в силах слышать Город. Дир слушал. Он знал. Город однажды позовёт снова. Как тогда. Так же громко. И всё повторится. А когда настанет его, Дира, время покинуть эти земли навсегда... Найдутся другие дети. Новые игрушки в холодных руках Города...

Ольга Кошелева

Я проснулась от яркого солнечного света и, постаравшись спрятаться от назойливых лучей, прикрыла глаза ладонью.

Голова гудела, как улей, но, слава Богу, не болела. Странно. А я ведь даже не помню, как добралась домой.

Я повернула голову на бок, и мое сердце ошарашено подпрыгнуло в груди.

Рядом со мной, обхватив подушку руками, мирно спал вчерашний знакомый.

Я резко села, от чего все вокруг поплыло.

О черт!!!

Я что? Я… Не может этого быть!

Я, наконец, огляделась.

Нет, я не была дома.

Светлая просторная спальня, вся в постельных тонах с некоторыми вставками серебра и голубых оттенков, занавески из органзы небесного цвета, спокойно путешествующие по комнате из-за открытого балкона, огромный платяной шкаф с открытой дверцей, в котором я увидела множество мужских костюмов и рубашек, отглаженных и аккуратно висящих по цветам, и мое отражение в огромном зеркале в серебряной раме – испуганное, но такое, не побоюсь этого слова, сексуальное. Грудь прикрывала почти прозрачная простыня, обрисовывая силуэт моего тела, волосы растрепались и запутались в лирическом хаосе, губы припухли от поцелуев, а глаза… глаза сияли, как у ребенка в рождественскую ночь.

Неужели я это сделала?

Я осторожно стала сползать с постели, но она была настолько мягкая, что каждое мое движение моментально отдавалось на другой половине, и мой знакомый пошевелился во сне, скинув с себя часть простыни.