Эльфрида Елинек: Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru]

— Без поцелуя спать ты сегодня не отправишься, и без напутствия на сон грядущий тебе тоже не остаться, честь честью, как правила хорошего тона требуют, — цедит сквозь зубы отец. В утешение его угощают огромной чашкой кофе с молоком в ближайшем кафе «Музей», каковая здесь сопровождается булочкой и солидными чаевыми. Райнер словно выпотрошен изнутри, он скрючивается, оседает как мешок, выглядит как неживой. Он когда-нибудь посмеется над этим вместе с Софи! Но не теперь. Потом.

Внутренне Райнер уже совсем отпал от своей семьи, внешне этого пока еще не заметно.

Хотя ученики, собственно говоря, и не заслужили этого, но все же в гимназии перед каникулами и выпускными экзаменами, которые рассеют их на все четыре стороны, проводится файф-о-клок, вечеринка с чаем, и чай приготовлен руками гимназисток. Гимназисты берут на себя заботы по организации. Газированные напитки громоздятся батареями исключительно мерзких цветов и оттенков. Школьники отплясывают со своими одноклассницами, а иногда по рекомендации уважаемого учителя кружат в танце чью-нибудь мамашу либо бабулю. Обсуждаются школьные успехи отпрысков, о большинстве из них выносится вердикт: способен, но ленив. Некоторые и вообще никаких успехов не проявляют. Гимназисты образуют некую структуру, которая также может быть названа школьной общиной.

Анна и Райнер чувствуют себя несказанно идиотски из-за того, что их содержат в школьной общине, не пуская в мир взрослых.

Софи протащила с собой Ханса, который в качестве чужеродного тела везде некстати, потому что, пропустив пивка, а то и парочку, он во всеуслышанье рыгает, да еще и находит это смешным. Софи пришла на очень высоких шпильках, неуловимая в своей белокурости. По дурости Райнер все-таки пытается уловить ее, однако безуспешно.

Чай помойного вида и соответственного вкуса разливается в бумажные стаканчики и продается за небольшие деньги, которые собирают на поездку куда-нибудь всем классом после выпускных экзаменов. Для малышей, братишек и сестренок, дает представление кукольный театр, в котором восторженные завсегдатаи стоячих мест на галерке Бургтеатра готовятся к актерской карьере. Юность свежа и молода и вовсю наслаждается этим.

Люди компетентные обсуждают последние оперные новости, звучат имена Биппо ди Стефано и Этторе Бастианини, которые Райнеру неизвестны. А вот Анне известны Фридрих Гульда и его коллеги.

Прибыл Райнеров увечный отец вкупе со своей подпоркой — матерью. Одна из соучениц Райнера осторожно (чтобы не нанести инвалиду обиды и дополнительного ущерба) предлагает ему чаю. Отец говорит, что чужих кастрюль не облизывает. У него как-нибудь и своих кастрюль хватит. «Странный тип, — тихонько говорит школьница своей подружке. — С тараканами в голове, тебе не кажется?» Потом девушка спрашивает, не поставить ли ему кресло поближе к месту, освобожденному для танцев, чтобы лучше было наблюдать за нескладными движениями танцующих. Он говорит, что может и постоять. Для Господа Бога и для господина Витковски нет ничего невозможного, — это его второе любимое изречение. «Точно — не все дома, совершенный придурок», — произносит давешняя школьница. Райнер, который всем рассказывал, что его отец с двоюродным братом попеременно ездят на «порше», втихомолку извивается, как гусеница, забившись куда-то в уголок. Почему нельзя себя самого просто погасить, рассеяться, оставив после себя лишь дуновение теплого воздуха? Следует покончить жизнь самоубийством.

Но вот возникает Софи, и Райнер сразу же обстоятельно и ввиду сложившихся обстоятельств принимается объяснять ей, что любовь отнюдь не есть эрос. Истинное счастье является ощущением, что всегда в жизни ты хотел только самого лучшего, даже если это желание будет истолковано неверно. Софи это никак не трогает, она подает бутерброд с сыром. Прислуживать ей даже забавно, если к этому не принуждают. Анна скорее бы дала себе руку отрубить, чем подала бутерброд с сыром кому бы то ни было.

Герхарду хочется кружить в танце Анну, своего кумира, и веселиться вовсю, но та отпихивает его в сторону, потому что ей хочется выковырять Ханса, забившегося между чьими-то двумя бабушками. Ханс же со своей стороны решительно пробивается сквозь толчею, чтобы силой выхватить Софи из когтей какого-то одноклассника, с которым она парит в старом добром вальсе. С этим никчемным тунеядцем, который за всю свою жизнь ни шиллинга сам не заработал, она нынешней зимой открывала бал в Филармонии. Этот тип не собирается стать музыкантом, он будет крупным юристом. Он держит Софи за руку трезво и деловито, что является основной предпосылкой для его будущей профессии, касаясь ее лишь кончиками пальцев, в то время как спины он касается уже плотнее, не слишком сильно, не слишком слабо.