Эльфрида Елинек - Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru]

— Жалко, что приходится мириться со всеми этими машинами, ведь природа сама по себе радует своей чистотой, — весело говорит отец, как будто он только что не грозился кого-то убить.

Сейчас он просто ноль без палочки и полностью во власти своего крутящего баранку сына.

— Ты ведь мой мальчуган, второго она, моя Гретель, так и не смогла смастрячить. А еще эти мужики твою мать все время на порнографию снимают, я тебе при случае карточки покажу, самое грязное свинство, какое ты только в своей жизни видел. Если бы эта похабщина не была сделана чужими мужиками, я бы сказал, что некоторые снимки получились не так уж и нехудожественно, но похотливые и развратные намерения их, к сожалению, сводят на нет все эстетическое воздействие. Тьфу, гадость какая.

Сын играет желваками и молчит, бессмысленно защищать маму, потому что тогда папуля примется нападать на нее еще сильнее, взбесится совсем. А так — сам по себе отойдет. Костяшки Райнеровых пальцев белыми пятнами выделяются на руле, как будто еще чуть-чуть — и прорвут кожу. Тут может помочь только одно — думать о Софи, которую он сегодня не сможет увидеть из-за папочки и его охоты постранствовать. Будем надеяться, она не станет смотреть ни на кого другого. Им так хотелось поговорить о Камю, об «Абсурдном рассужднии», а теперь им поговорить вообще не удастся, потому что Вальдфиртель тянет и манит, соблазняет и вопрошает: Откуда ты? Городской? Тогда тебе сюда, в самую точку, у нас тут все деревенское.

Отца злит молчание сына, и он высказывает подозрение в кровосмешении:

— Ты уж, поди, тоже перепихнулся с мамочкой, пока меня дома не было, когда я горбатил на вас, надрывался?

Одинокие деревеньки возникают у шоссе и разочарованно пропадают сразу же после того, как авто проносится мимо, к сожалению, ими пренебрегли, в них никто не остановился пообедать, для этого выберут другую деревню. Цветтль не слишком отличается от других мест, хотя он побольше и располагается на берегу искусственного водоема. Наконец-то он показывается впереди и производит приятное впечатление, ему не привыкать, частенько он в этом упражнялся, здесь есть даже монастырь, осматривать который отец и сын не собираются: требовать такого от инвалида войны было бы слишком. В воскресенье городская жизнь стихает, и в Цветтле царит уютная безмятежность. Отец и сын съедают по славному шницелю с салатом из огурцов и выпивают по кружке пива. Они уютно сидят в старом трактире, сохранившем все обаяние сельской простоты. Отец уже вовсю подмигивает ядреной брюнетке не старше двадцати пяти лет, одиноко восседающей за соседним столиком, что же так — в полном одиночестве, такая симпатичная девушка, а скучает, и отец заказывает для нее порцию шоколадного торта, да взбитых сливок, пожалуйста, побольше и бокал вина впридачу. А потом еще и кофейку. Девица визгливо хихикает.

— Ну что, красавица, как бы нам познакомиться поближе, все лучше, чем сироткой сидеть! Не смотри, что инвалид, я еще хоть куда, и в скачках толк знаю, не смотри, что на одной-то ноге.

— Хи-хи-хи, гы-гы-гы.

Она пересаживается за их стол, поближе к папе, который угощает ее «Поцелуем любви» — яичным ликером с малиновым сиропом и взбитыми сливками. Это жутко дорого и на вкус противно. Вот сколько папуля на нее уже потратил. Сына вот-вот наизнанку вывернет. Отец разрушает толстухе ее высокую прическу, обе руки погружая в это птичье гнездо.

— А позвольте осмелиться, хо-хо-хо.

— Позволяю, командир, хи-хи-хи.

Девица инспектирует сына с головы до ног, тот похож на господина студиозуса. Сын остановившимся взглядом инспектирует пестрый рисунок оконной занавески из искусственного материала. Инвалид производит смотр тому, что скрывается под юбкой с передничком и лишь его одного и ждало все эти годы. Его рука подтягивается вверх, к покрытым мраком высотам, тогда как сын воспаряет к высотам лучезарным, где он слагает стихотворение:

«Вас, словно выцветшие клочки бумаги, носит по самому дну ущелья. Я — великое, несказанное подспорье, возопившее о себе самом. Я пребываю во всех образах послезавтрашнего дня».

Отец запустил руку девице в глубокий вырез на груди, да так, что того и гляди все выплеснется сейчас через край; еще немного и их троих выставят отсюда за дверь. Но трактирщик, тоже ветеран войны, как отец, и член партии еще с тех времен, когда она была под запретом, вдруг возникает перед ними в отличном расположении духа и угощает всех по рюмке за счет заведения. Когда что-нибудь предлагают задарма, отец ни за что не откажется. Он уже под хмельком и отпускает пошлую шуточку, хватает ли у девушки годков, чтобы промышлять на панели, слишком уж по-девически она застенчива, как первоклашка.