Катарина Хакер - Бедолаги

— Ну, наверное, она выбрала какой-нибудь хороший… — вежливо ответил Якоб и крепко схватил Мод за руку, когда та сделала шаг на мостовую, не заметив приближающийся автомобиль. — Глупо, конечно, но я всегда беспокоюсь, если господина Бентхэма нет в конторе.

Мод помедлила с ответом.

— Вы хорошо относитесь к нему, верно? С тех пор как погиб его друг, он часто это делает… Снимает номер в гостинице на несколько дней. Встречается там… Ну, сами понимаете.

— Я не знал, что его друг погиб, — смутился Якоб.

— Они попали в аварию на мотоцикле пятнадцать лет назад. Грэхем погиб на месте, а господин Бентхэм почти не пострадал. Но теперь, с возрастом, он просто не выносит одиночества.

— Может, и хорошо, что он так живет. Знает, наверное, что делает.

Мод посмотрела на него возмущенно:

— Хорошо? С молодыми людьми неизвестно откуда?

— А Грэхем был его ровесник?

— Нет, на двадцать лет моложе. Мне не надо бы про это рассказывать. Но я волнуюсь, ведь ничего не известно, пока он сам не вернется, а вопросов ему никто не задает.

— Элистеру он тоже не говорит, куда направляется? — Якоб пожалел о своем вопросе, заметив, как расстроилась Мод.

— Если он мне не говорит, так неужели скажет Элистеру?

Тем временем они почти дошли до кинотеатра. Женщина возраста Мод, увидев их, помахала рукой. Перед входом толпились люди, какой-то нищий протиснулся в очередь. На перекрестке образовался затор. Якоб быстро распрощался с Мод и направился далее по улице Кентиш-Таун. Попрошайка с тремя детишками, у одного мальчика повязка на глазу, попыталась перегородить ему дорогу, сунуть записку, ухватить за руку. Он раздраженно вырвался, женщина униженно отступила в сторону, что-то забормотала.

— Ирак, мы из Ирака, — расслышал Якоб, торопливо шагая дальше и крепко придерживая сумку. Но через несколько метров ему снова пришлось задержаться: тротуар заполонили люди, кричали, горланили, и громче всех звучал мужской голос — проповедника, что ли? Но громкий хохот и выкрики не давали разобрать слова. Затем стало тихо, все прислушивались. Якоб посмотрел на молодую женщину, стоявшую рядом, вгляделся в ее округлое, смуглое лицо. Над переносицей сходились брови, две тонкие линии, устремленные друг к другу. Он отклонился всем корпусом назад, надеясь незаметно понаблюдать за ней, но она повернула голову, взглянула на него миндалевидными глазами, радужная оболочка темная, почти черная, безупречной яркости белки. Спустя миг недоверие в ее взгляде сменилось чем-то иным, и Якоб почувствовал с досадой, что краснеет, но отвести глаз не мог. «Тончайший переход от недоверия к теплоте, — подумал он, — читается в направлении взгляда, в линии бровей; нюанс, похожий скорее на шифр, чем на язык». Но тут же снова почувствовал себя посторонним. Вот-вот она отвернется. Обрывки речи проповедника, крепыша с густыми кучерявыми волосами и смелым лицом, достигли его слуха. Молодая женщина отвернулась. Что же это было? Что читалось в ее взгляде? Разочарование. Сочувствие.

— Так кого вы ожидаете? Иисуса? Мухаммеда? Или защиты государства? — Проповедник встал вполоборота к толпе, лицом к Якобу. — Отчаяние убиенных настигнет вас! Мщение войны и страх. Будете пожирать пыль, черную пыль подземных шахт, по осыпям пробираться вдоль рельсов и молиться о том, чтобы хоть раз увидеть дневной свет. Ваш пот окрасится черным, смертный страх исказит ваши лица, превращая их в — маски, а они и теперь маски! Сколько угодно прожекторов можно направить на ваши лица, но свет не освещает их, вы прячетесь в темноте и прозреваете лишь ночами, так или нет? И вас охватывает страх, будто вы преступники, скованные цепями на песчаных отмелях у Темзы, а прилив подступает. Чего вы ждете ради своего спасения? Какие зверства еще не жгли ваш взор? Каких криков ужаса вы еще не слышали?

Он сделал паузу и обратил лицо к небесам, потом снова взглянул на толпу, постепенно приходившую в волнение. «Интересно, над чем же они смеялись?» — спросил себя Якоб. Одни уходили, другие занимали их место, так что Якоба вынесло вперед, и он постарался покрепче держаться на ногах, чтобы не толкнуть женщину прямо перед собой. Тонкая шея так близко, что он различает каждую волосинку, светлый, светлее ее волос, пушок на шее, выступающий позвонок, нежный и хрупкий. Сунул руки в карманы брюк, борясь с желанием погладить ее затылок, мягко повернуть ее голову к себе.

— Выжидаете? Терпеливо и слепо ждете, а потом не помните ничего. Видите вот эту улицу? Разве вы нищи? Разве вы убиты? Но вы ни о чем не помните! Не знаете ничего! Вы правы, что забыли Иисуса: он умер не за вас, он умер на кресте, а за кого — спросите у мертвых. А себя спросите, для кого живете вы, для кого дышите, для кого наступает лето и все цветет, пока напряжение становится непереносимым. Вглядитесь в красоту — она есть даже здесь, когда смеркается и когда темнота, незаметно подкрадываясь, окутывает вас, а сирены заливаются по тревоге. И пока один валяется в собственном дерьме, за пару метров от него или через пару часов другого убивают, расстреливают, закалывают, оттого что вы закрыли глаза и ничего не хотите видеть, оттого что переход в царство мертвых уже оплачен вашими преступлениями. Мы — воры, потому что мы так живем. Каждый день мы проживаем за счет тех, кто согбенно просит прибежища, просит отсрочки. Неизвестно, думаете вы, постигнет ли нас несчастье. Постигнет! Неизбежно постигнет за наше бессердечие. У нас нет права на выживание. Мы голы. Мы просто пока еще живем, но на этом всё.