Катарина Хакер - Бедолаги

Вот улочка, дугой ведущая почти до станции «Кентиш-Таун», где маленькую площадь непонятно зачем перекрывает стеклянный купол на зеленых металлических опорах, как будто тут собирались устроить крошечный рыночный павильон. Но на скамейках сидят только бомжи, в руке банка пива или сидра, бойко заговаривают с прохожими, со школьниками в зеленых и черных курточках, в клетчатых юбочках или понуро тащатся к входу в метро клянчить билеты. Омерзительная компания, среди них одна женщина в долгополом летнем плаще, улыбнулась ему, и он осклабился в ответ, рысцой пробежал вверх по Лейтон-роуд, нырнул налево в проулок и еще раз осмотрелся. Бен отстал. Жирная свинья. И не только из-за Мэй. Хватит с него Бена, Элберта и всех остальных. Хватит с него полицейских, шьются кругом, будто они-то и помешают взлететь на воздух домам, людям, частям тел, оторванным ногам, хватит с него, что жизнь застыла на месте. Хватит с него подростков, которые приезжают на поезде невесть откуда за наркотой, жадные и испорченные, хватит девчонок, которые выпрашивают на выпивку, хоть на глоток, а потом куда-то пропадают или торчат в подворотнях, съежившиеся, изгаженные. Он боялся найти Мэй там, где она и была, пока ее не подобрал Элберт. Один, без Мэй, он из Лондона ни ногой. Но покоя ему тоже хочется. Что-то вспыхивало в его мозгу, вспыхивало снова и снова, и тогда проваливались целые часы или дни, но оставался белый ослепительный свет: только бы ее найти, только бы найти Мэй.

Капли дождя сливались в длинные ленты, ленты набухали, образовывая изгибы и плотные узлы, лопались и разбегались в стороны тонкими быстрыми змейками, чьи жала казались ядовитыми, но не по правде, ведь далеко им не отползти, их заглатывает более широкий и медленный поток. Лишь некоторым удается уйти, и они стучат по перекладине оконной рамы, по замазке, серой или почти черной, пористой. А что с ними бывает потом, Саре не видно, даже если прижаться щекой к стеклу и посмотреть вниз. Прожорливые, широкие, с палец толщиной, ручейки сбегают по стеклу — кто быстрее, и с неба одна за другой летят капли дождя, расшибаются оземь, стекаются в лужи, и их навеки проглатывает клокочущий водосток. В блеске некоторых крупных капель, когда они шлепаются о стекло и на миг словно замирают от удивления, что-то виднеется — мелкое ли насекомое с просвечивающими крылышками, частичка ли копоти, песчинка ли, пылинка. Поблестит, поблестит одно мгновение, и вот, уже петляя, крутясь волчком, срывается вниз или плавно скользит и, может, еще чуть задержится, покажется во всей своей стылой прозрачности — что-то крошечное, унесенное оттуда, куда уже не вернуться.

Иногда к стеклу лепились и штучки покрупнее: прелый после долгой зимы рваный лист с тонкими прожилками, или клочок бумаги, или лоскуток, еще не пропитавшийся водой и не способный сопротивляться ветру. И слизни, тягучие, темноватые, как сопли из носа после долгой поездки на метро. Слизни прилеплялись к стеклу, как жуки, и Сара сначала искала их по всему окну, а уж потом начинала разглядывать мокрую от дождя улицу. Жаль, не работает будильник на каминной полке, не движутся стрелки, а ведь Дэйв обещал принести новую батарейку, батарейку или даже другие часы для нее одной. В дождливую погоду трудно понять, утро сейчас или день и как движется время.

Человек с тачкой в дождь появлялся редко. Оттого, думала Сара, что он не может звонить в колокольчик, высоко-высоко его поднимая и раскачивая, ведь капли дождя мешают язычку, а без колокольчика никто и не узнает, что он тут, на улице, стоит перед дверью и ждет, не пригласят ли его зайти. Как думала Сара, этого человека зовут в дом потому, что он приносит счастье, и если он что-то забирает — это добрый знак, ведь у всех есть лишние, ненужные вещи. Однажды его позвали в соседний дом, и тачка оказалась нагружена доверху, так что он уходил по улице медленно-медленно, с трудом удерживая равновесие. Но обычно тачка была пуста или в ней валялся какой-то хлам. Сара удивилась, когда теперь этот человек возник на улице под дождем и помахал рукой, махнул рукой в никуда. А вдруг он машет Саре, заметив ее в окне? Она нагнулась, стукнувшись головой о батарею, уперлась обеими ладонями в ковер, затем осторожно выпрямилась. Мимо проехала машина, в дождь машины шумят сильнее, на мокрой дороге колеса заглушают шум мотора, машина прорычала, прошуршала, обогнула человека с тачкой. Сара выглянула на улицу. Человек стоял прямо перед домом, махнул снова, что-то зажав в свободной руке, только не колокольчик, другое. Сара залезла на подоконник, встала на цыпочки. Он знаком позвал ее выйти, отпустил вторую ручку тачки и указал на то, что держал высоко в другой руке, и тут Сара поняла. Вцепилась пальцами в деревянный растрескавшийся подоконник, щепка впилась ей в кожу. Человек стоял, не двигаясь, лица различить не удавалось, ведь дождь не прекратился; он оставил тачку на дороге и пошел по тротуару к низкой чугунной ограде, лицо растянулось в широкой улыбке, он опять махнул рукой, а рот открыт, и Сара на миг испугалась, что он подойдет еще ближе. Их взгляды встретились. Она рукой потрогала веко — распухло и болит, ей опять стало плохо, как вчера вечером, и перед глазами поплыли полосы — вытянутые ровные полосы, каких она прежде не видала, будто прорезанные в стекле, чтобы быстрее стекали струи дождя, смывая слизней, параллельные линии, о каких она ничего не знала, потому что не ходила в школу. А потом вдруг окно стало выглядеть как обычно, и капли дождя, шлепнувшись о стекло, стали разбегаться тонкими змейками и сливаться с другими.