Висента де Пауль считала, что человека формируют в том числе вещи, которые его окружают, и что всегда есть какая-то причина, по которой эти вещи оказываются в его жизни.
«Не люди владеют вещами, а наоборот», — сказал ей однажды отец. Насамомделеонсказалэтопо-английски: «People do not possess things, but the other way around».
Поэтому Висента де Пауль хранила зеркала. Как хранила она следующие вещи: Святую Библию (версия короля Якова, изданная в Нашвилле, Теннесси, подарок преподобного сэра Моута из Чаттануги, Теннесси). Старые платья и шляпки, невозможные теперь, потому что кому же придет в голову надеть шелковое платье и шляпку с вуалью в это вульгарное время тотальной безвкусицы, время солдаток и варварства? Очаровательную книжицу в кожаном переплете, «Прощание Виктора Гюго с Францией в 1852 году» Аурелии Кастильо де Гонсалес, издание «Литературной пропаганды», Гавана, 1885 год, подписанное поэтессой. Кубинскую марку, выпущенную в 1957 году в честь миссис Райдер. Два куска пленки, отснятой доктором О'Рифи во время двух из его путешествий. На одном он был снят на фоне Кельнского собора, на другом — в лесу, среди дубов, ясеней и кленов вместе с каким-то бородатым мужчиной, и только Висента де Пауль знала, что это — Кнут Гамсун. Флажок и нашивку Армии спасения с пятиконечной короной, пятью звездами и девизом «Кровь и огонь» И самое главное, самое драгоценное из ее сокровищ: билет на поезд Флоридской прибрежной железной дороги, аккуратно хранимый в белом конверте с черной каемкой и логотипом Союза милосердия.
Правда, были у нее и другие вещи. Хранимые в тайне и лучше спрятанные. Вещи, отобранные у моря. За годы отливов и приливов Висента де Пауль собрала еще одну коллекцию, которую составляли не «вещи», а «диковины» Например, раковина из чистого перламутра, такая прекрасная и затейливая, переливающаяся столькими цветами, что она походила на творение Лалика. Курительная трубка из сепиолита. Военный берет с кубинским флагом и отверстием, оставленным, как она предполагала, пулей. Несколько гильз. Пустой корпус от ручной гранаты. Бутылка лимонада «Айрон Бир». И то, что она считала самым ценным из найденных предметов: человеческая челюсть, замшелая и беззубая, вернее, с одним зубом, почерневшим за годы, проведенные в море, которым иной счет, чем годам на суше.
Все эти предметы, а особенно зеркала, Висента де Пауль ежедневно протирала тряпочкой. Они должны были уйти с ней в могилу.
Зеркала она к тому же в непогоду закрывала кусками темного бархата, купленными на улице Муралья. При этом она не была суеверна. Единственный раз она не сделала этого во время той не слишком сильной, неожиданной бури в сентябре 1941 года. И произошло то, что произошло с Эстебаном. Поэтому больше никогда она не позволяла себе пренебречь ни одним ритуалом. Ни этим, ни каким-либо другим, пусть даже они могли показаться кому-то бесполезными или сатанинскими.
Никто не знал об этой детали, если можно позволить себе использовать слово «деталь» для такого страшного события. Никто не знал о ее оплошности и ее вине. Никто не знал, что в то сентябрьское утро, тридцать шесть лет назад, когда началась гроза, она, как каждый год, переплетала и обертывала подарочной бумагой учетные книги доктора О’Рифи, и пожала плечами, подумав, что, в конце концов, закрывать зеркала — это всего лишь предрассудок, суеверие, которыми люди пытаются облагородить свою жизнь, найти для нее объяснение, и что не нужно быть рабами суеверий и предрассудков. Четыре часа спустя Эстебан исчез. Потом, чудесным образом, лодка оказалась на своем месте, в сарайке. С тех пор Висента де Пауль чувствовала себя убийцей.
— Каждое действие, даже самое незначительное, имеет последствия, — заявляла она в темноту дома. — Тысячи мельчайших оплошностей образуют трагедию.
Произнося это, по странному стечению мыслей, Висента де Пауль вдруг осознала, что находится в абсолютной темноте. Она замерла, растерявшись, как будто бы ей нужен был приказ, чтобы зажечь лампу, лечь в кровать или сесть в кресло и терпеливо ждать, пока взойдет солнце, если, конечно, Господь захочет, чтобы оно взошло.
Судя по тому, что было видно и слышно, Господь этого пока не хотел.
Она решила постараться забыть о том, что произошло с Эстебаном, и выбрала кресло. Это был единственный способ забыть, она это знала. Она села, испуганно и смиренно. Положила правую ногу на левую и погладила опухшую щиколотку.
Темнота наполняла его приятным ощущением уверенности. Возможно, он был единственным во всем доме, кто не жаловался, когда внезапное отключение электричества погружало всех в странное и томительное состояние приостановившейся жизни: одно из самых очевидных проявлений отчаяния. И это при том, что Мино считал, что страдает от этого больше всех. И если кто-то пожелал бы в этом усомниться, ему следовало бы заглянуть в комнату Мино, где стоял патефон Ленко 1940 года, проигрыватель Перпетуум-Эбнер 1950 года и даже музыкальный автомат, который хоть и не работал, но все еще из приличия мигал несколькими неоновыми лампочками. А главное — там была коллекция из четырехсот шестидесяти семи долгоиграющих пластинок и еще триста двадцать синглов. Единственное, что в свое время спасло Мино после краха «Иллинойса».
Читать дальше