Эдуардо Мендоса - Тайна заколдованной крипты

Поезд меж тем прибыл на конечную станцию. Я вычислил, что нахожусь не очень далеко от той самой школы в Сан-Хервасио, и подумал, что не худо было бы забыть на время о строгом запрете комиссара Флореса и порыскать немного по окрестностям. На улице накрапывал дождик. В одной из ближайших урн я нашел газету „Вангуардиа“ и развернул ее над головой, словно зонтик.

Хотя я горжусь тем, что знаю Барселону как свои пять пальцев, я все же дважды сбился с пути, прежде чем нашел школу, — годы заключения не прошли даром, и я разучился ориентироваться в родном городе. Я насквозь промок, пока добрался до окружавшего школу забора и увидел, что описание, данное комиссаром, было абсолютно точным: и железная ограда, и стены имели вид совершенно неприступный. Только один участок стены — за домом — благодаря рельефу местности был чуть ниже, чем остальные. Однако было кое-что и похуже неприступных стен: мои робкие попытки приблизиться к школе не прошли незамеченными для тех самых мастинов, о которых упоминал комиссар. Оба они просунули страшные морды сквозь прутья решетки и изрыгали на меня не то чтобы упреки, а скорее брань и оскорбления на своем собачьем языке, до сих пор, несмотря на все усилия, еще не расшифрованном наукой. Здание, что стояло в глубине сада, было огромным и, насколько я мог оценить его архитектурные достоинства под проливным дождем и в темноте, некрасивым. Окна были узкие (я заметил, правда, несколько высоких и более широких окон, вероятнее всего, относившихся к часовне), хотя издалека нельзя было понять, настолько ли они узки, чтобы сквозь них не сумело протиснуться худенькое тельце девочки-подростка или мое собственное тело. Можно было бы попытаться проникнуть в здание через трубы, но они находились на покатой крыше, и забраться туда не представлялось реальным. Соседние дома на этой улице тоже являли собой огромные особняки, окруженные садами и аллеями. Я зафиксировал в памяти все увиденное и решил, что уже пора устраиваться на ночлег.

Несмотря на поздний час, кафе на Рамблас были переполнены. А тротуары по причине непрекращавшегося проливного дождя были пусты. Я с удовольствием отметил, что за прошедшие пять лет город не переменился.

Пансион, к которому я направился, уютно разместился в одном из изгибов улицы Тапиас. Вывеска гласила: „Отель „Купидон“, все удобства, биде в каждом номере“. Портье за стойкой громко храпел и пришел в ярость, оттого что я его разбудил. У него не было одного глаза, и он ужасно сквернословил. Лишь после долгих уговоров он согласился принять часы и две ручки в оплату за номер с окном на три ночи. В ответ на мои протесты портье заявил, что политическая нестабильность в стране отрицательно сказалась на притоке туристов и привела к сокращению инвестиций со стороны частного капитала, на что я возразил, что если названные факторы послужили причиной упадка гостиничного бизнеса, то они же, несомненно, привели к упадку часовой промышленности и шариковоручечной или как ее еще там промышленности, на что кривой бандит отрезал: его это ничуть не волнует, три ночи — последнее слово, и если я не согласен, то могу катиться куда хочу. С клиентами в этом отеле, как видно, не церемонились, но выбирать не приходилось.

Номер, который мне отвели, был похож скорее на свинарник и весь пропах мочой. Простыни оказались такими грязными, что даже слиплись, и пришлось потрудиться, чтобы их разлепить. Под подушкой обнаружился дырявый носок. В общей ванной весь пол был залит водой, раковина и унитаз засорены, и в последнем плавал кусок коричневой субстанции из тех, что так нравятся мухам. Нечего было и думать о том, чтобы принять душ. Я вернулся в номер.

Из-за перегородок слышались звуки, издаваемые всеми отверстиями человеческого тела. Я пообещал себе, что если когда-нибудь разбогатею, то не буду отказывать себе в удовольствии ночевать в отелях как минимум однозвездных. Давя бегавших по постели тараканов, я не мог не вспомнить — с грустью, честно признаюсь, — свою такую гигиеничную палату в психушке. Но правы те, кто утверждает, что нет большего блага, чем свобода, и нельзя было недооценивать ее именно в тот момент, когда она только-только была обретена. Утешившись таким образом, я упал в постель и попытался заснуть, повторяя про себя час, когда хотел проснуться: я знаю, что наше подсознание не только искажает воспоминания о нашем детстве, выставляет в самом неприглядном свете все, что нам дорого, напоминает о том, о чем мы хотим забыть, раскрывает нам глаза на самих себя, заставляя осознать, какими, в сущности, гнусными существами мы являемся, — одним словом, разрушает нашу жизнь, но, в качестве компенсации, может, когда ему вздумается, выполнить роль будильника.