Халльгрим Хельгасон - Советы по домоводству для наемного убийцы

Охренеть.

Я тут же вскакиваю и быстро ухожу в угол. Отвернувшись от лежащего, я восстанавливаю дыхание. Из шумной сопелки капает юшка.

Ну, блин.

Семь дней спасения души не привели ни к чему хорошему. Неделя строгого поста заканчивается убийством кабанчика. Человек возродился в вере, чтобы снова умереть. Убийство двух священников не слишком хорошо смотрелось на моем заявлении в рай, а уж добавление третьего сведет мои шансы к нулю.

Я провожу несколько секунд в аду, но вот за моей спиной раздается какая-то возня. Священное животное медленно поднимается.

— Томислав Бокшич… — Хотя голос дрожит, драматизма не убавилось. — Томислав Бокшич. Балканский солдат… — Гм, он основательно покопался в моем прошлом. — В игру по твоим правилам мне не выиграть, поэтому будем играть по моим.

Он хватает меня за плечо и разворачивает к себе. Он снова водрузил очки, на щеках появился легкий румянец, на расхристанном кимоно видны пятна крови. Дыхание вроде как налаживается. И слава богу.

— Сукин сын! — Он сопровождает эти слова пощечиной. — Какая сука, такой и щенок! — Он хватает меня за плечи. — Что ты о себе вообразил? Ты, ничтожная вошь, ползающая в помойном ведре на задворках царства Божьего! Безмозглое насекомое!

Он отпихивает меня — раз, другой. Я не реагирую. Этими тычками он заставляет меня пятиться, а у самого колени подгибаются. Скорее, он использует меня как ходунок.

— Болван. — Язык заплетается, точно у пьяного. — Сербо-хорватский болван.

— Просто хорватский.

— Заткнись!!!

Он останавливается. Мы стоим лицом к лицу, не шелохнувшись. Наконец, он спрашивает меня уже спокойно:

— Сколько человек ты убил?

— Ну… сто двадцать с чем-то.

— Сто двадцать с чем-то?!

— Ну да. Точнее не скажу.

— То есть как? Разве ты их не считаешь, как, например, женщин? Сколько у тебя было женщин?

— Не знаю. Вместе с проститутками?

— Ну, нет. Так мы до вечера не закончим.

— Тогда… точно не скажу… шестьдесят, семьдесят…

— Шестьдесят, семьдесят? То есть ты убил больше людей, чем уложил женщин? Ты еще хуже, чем я думал.

— Но я не убил ни одной проститутки.

— Что-о?

— В смысле… женщины. Я не убивал женщин.

— Не убивал женщин?

— Нет… то есть… да, во время войны были женщины, Но они не в счет.

— Не в счет?

— Нам приказывали стрелять. Это как на охоте. Или ты, или тебя. У нас не было выбора.

Пауза. Он шумно втягивает воздух, неотрывно глядя на меня. И потом говорит:

— Ты отдаешь себе отчет в том, что натворил?

— Да. Отдаю.

— Ты сожалеешь об этом?

— Да.

— Ты убивал людей.

— Да.

— Ты взял на себя функции Бога.

— Вы хотите сказать?..

— А это грех. Самый великий грех.

— Вы хотите сказать, Бог… убивает людей?

— Он творит и убивает, он царит и повелевает! Ты должен смиряться, а не своевольничать! Что ты ощущаешь?

— Что я… это вы о чем?

— Что ты ощущаешь, убивая человека?

— Я… я ощущаю…

— Ну?

— Как будто… проповедую.

— Что?

— Ага. Я чувствую власть… все под контролем.

— Черта с два. Это ты думаешь , что все у тебя под контролем, но под контролем находишься ты сам… Кто был первым?

— В смысле?

— Кто был твоей первой жертвой?

— Вы спрашиваете про первое убийство?

— Да. Твое первое убийство.

В считанные секунды, как ракета взлетает с авианосца в Персидском заливе, мой мозг проделывает обратный путь, на самое дно длиннющего списка, сквозь бетонные перекрытия и проржавевшую железную обрешетку, прямиком в подвал, где пахнет тьма и темнеют запахи, — чтобы вскрыть давно забытый, плесенью покрывшийся гроб в пыльном углу.

— Мой отец, — говорю.

— Твой отец ?

— Да.

— Ты убил отца?

— Ммм.

Я убил отца. Наверное, следовало упомянуть об этом раньше.

— Ты убил собственного отца?

— Да, но об этом никто не знает.

— То есть?

— Я никому не рассказывал. Никто не видел.

— Никто? Бог все видит! Убийство есть убийство, какими бы… а отец есть отец. Как ты мог?! Что за дьявол подговорил тебя убить собственного отца?

— Я… Это было…

— Ну? Что это было? Дьявол заморозил твою кровь в холодильнике?

— Несчастный случай.

Я никогда про это не говорил, и от одной мысли, что я должен открыться наместнику Бога на земле, я падаю перед ним на колени. Я стою коленопреклоненный, этакий полуголый рыцарь перед своей дамой сердца в белом кимоно. Дама дает мне понять, что у нее есть меч.

— Несчастный случай?! Но ведь ты его убил, так?