Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик

Когда бодрствуешь больше семнадцати часов подряд, становишься каким-то другим. Становишься человечнее. Этот прием часто применяется на переговорах между воюющими сторонами. Пусть подольше пробудут без сна, и тогда все объединятся перед лицом общего врага.

Мое ознакомление с новой работой в этом чужом доме затянулось дольше обычного. Я полулежу в супружеской кровати, свесив ноги, рядом со мной светловолосая девятнадцатилетняя барышня в футболке «Пума». Она сидит. Мы одни в комнате, а может, и во всем доме. Надо всем красивое затишье после бурной ночи. Я спрашиваю, точно психолог Магги:

— И что, ты его давно знаешь?

— Мы познакомились летом.

— Летом… Значит, семь месяцев.

— Ага…

— Так… семь делить на два получаем три с половиной — какой у тебя был средний балл?

— Я просто не верю… Не верю этому. Чтоб Оли… и ты, прикинь, в маминой и папиной постели…

— Да. Не знаю, насколько тебя это утешит, но я могу сказать, что у них там ничего особенного не было, одна тягомотина.

— Да…

Она смотрит на покрывало, но ее, видимо, не интересуют старые спортивные репортажи. Потом она смотрит мне в глаза, так долго, что у меня начинает подниматься. Нет, психолог из меня никудышный. Какая-нибудь всеми облизанная царица на кушетке распинается передо мной о своих проблемах, а я не могу сосредоточиться, все мысли ушли в средоточье между ног. Нет, тут нужен такой лотерейный член, как у Магги. Эльса участвует в розыгрыше каждую ночь, но большой приз ей так и не достается. Я поднимаюсь с кровати, чтобы прикрыть свою эрекцию. Ах, какой я воспитанный.

— И что? Ты его любила?

— Любила?

Блин! Вот сморозил! Как старик. Я пристариковываюсь рядышком.

— Прости, с языка сорвалось.

Она так не считает. Я говорю:

— Любовь… Это вообще-то что-то такое стар… Старка.

— Что?

— Старка.

— Я думаю, я его все-таки любила.

— Да… Вообще-то он ничего, нормальный парень. Сережка у него прикольная.

— Да. Классная. Это я ему подарила.

— Правда? А где ты ее покупала?

— Во Флориде.

— Ага. В Орландо, что ли?

— Нет, в Тампе.

— Ага…

Молчание.

— Значит, Тампа… — произношу я, глядя на потолок, таким тоном, что не чувствуется, что в этом слове живет несколько миллионов американцев.

— Я не верю. Я просто не верю. Это вообще невозможно. Он же такой тимьянчик…

— Правда? Откатный мужик.

— Нет, Оли, это еще не полный откат. Он скорее такой конкретный парень.

— Да, да…

— И с этой… Блядью!

— А кто она? Твоя знакомая?

— Нет. Но я знаю, кто она.

— И кто же?

— Без понятия.

— По-моему, отстойная баба. С татуировкой.

— Какая татуировка-то?

— Такая бабочка. Чуть повыше… Ты не заметила?

Она не отвечает. Начала плакать. Опять. Наклонилась в сторону от меня. За последние тридцать часов это третья плакальщица. Мне грозит стать спецом по этой части. Смотрю на эти светлые прямые красивые волосы. Они трясутся. Как бахрома на машине, подметающей улицы. Я… Я кладу руку ей на спину. Руки дрожат. Если по-честному, я это больше делаю для себя, чем для нее. Хотя нет. Я работаю ангелом любви. Вдруг осознаю, что раньше я никогда не дотрагивался до живого существа — я имею в виду, человеческого существа, — вот так: ни с того ни с сего. Это новость от Хлина Бьёрна. Все же я чувствую себя по-дурацки, моя рука у нее на спине, я уже начал подумывать, не убрать ли мне руку, как девушка наклонилась и опустилась в мои объятия. Светлые волосы надо мной. Световые годы. Световые воды: слезы в штанах. Член слезами не поливают. К счастью. Он тактично опадает. Она некоторое время всхлипывает, девочка-пумочка, а я превратился в эдакого отца без яйца, который гладит свою дочку. До тех пор пока она не встает и не втягивает в нос слова:

— Извини.

— Ничего, я привык.

— А?

— Да. Я за свою жизнь привык решать такие дела. Взаимоотношения. Плачущие женщины…

— Ты нестандартный.

— Да, — говорю я и пытаюсь избежать вопросительного знака в конце.

— Как тебя звать?

— Хлин. Хлин Бьёрн.

— Хлин-Хлин Бьёрн?

— Да.

— Нестандартное имя.

— Ага. А ты?

— Ингей.

— Энгей? Как остров?

— Да нет же! И-и-ингей.

— Ага. Это тоже такое нестандартное имя?

— Пожалуй… У нас в школе, правда, есть еще одна Ингей, но она весной заканчивает последний класс, и к тому же ее зовут Ингей Лоу.

— Ингей Лом?

Она смеется в ответ.

— Металлолом? — уточняю я, чтоб она еще больше посмеялась, но она говорит:

— А что ты здесь на самом деле делал? Ты правда смотрел на них? А зачем? Что ты делал?