Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик

Хофи: Вот именно.

Засим небольшая пауза. Я смотрю на Сару, а она ласково улыбается мне. Из гостиной неожиданно раздается старая песня Брюса. «Everybody’s Got a Hungry Heart». Правда, 1980 года.

Папа: Ну, это вы так думаете.

Хлин: Ну, Лолла, ты нам это, наверно, лучше объяснишь.

Лолла: Что?

Хлин: Эту непреодолимую разницу между полами.

Лолла: Правда?

Хлин: Да. Ведь тебе знакомы обе стороны. По личному опыту?

Лолла: Ты хочешь сказать, потому что я — лесбиянка?

Хлин: Э… И это тоже.

Сара: Ой, да, конечно, ты же лесбиянка! Расскажи мне, как это — быть лесбиянкой? Мне всегда так хотелось стать лесбиянкой, знаешь, просто чтобы понять, как это, хе-хе…

Лолла: Милая, пошли потом ко мне домой, я тебе все покажу.

Хлин: А мне с вами можно?

Папа: Ну-ну…

Сара: Ха-ха, похоже, нашему Стейни это не нравится…

Хлин: А можно записаться на курсы лесбиянства?

Лолла: Давай, Хлин, поторапливайся!

Хлин: Я думал, сперва надо закончить курсы гомиков…

Лолла: Ну, наверно… Но сначала нужно хотя бы научиться жить самостоятельно.

Хлин: Да…

Мы как-то сникаем. Все вдруг стало слишком грязно, сально, хотя буфет и так залит вином, вокруг полно пустых стаканов, в раковине окурки, а на полу липкие капли кока-колы. Входит Трёст, как святой, с ящерицей на голове: абсолютно нормальный, по сравнению со всей нашей компанией. И Рози с Гюлли, рты до ушей, счастливые и влюбленные.

Проходит еще один час вечеринки — и вот я сижу на диване с Хофи на руке, то есть на ручке. Какой-то рок-рукосуй с диджейскими амбициями оккупировал магнитофон и испортил все настроение какими-то ржавыми подлодками — U2 — времен войны, они бороздят пустую комнату. «Nothing changes on new year’s day». [134] «Новый год приходит — и ничего не меняется» (англ.). Хофи pacсказывает мне про свою подругу, которая забеременела, но вот входит Лолла и говорит, что ей пора, она обещала заглянуть на другую тусовку. Я хватаюсь за эту возможность и говорю: «Подожди секундочку», встаю (неувязочка: оступился, так как выпил) и успеваю протиснуться в коридор, пока до Хофи не дошло, что я ухожу. Еще одна попытка к бегству. Я говорю Лолле: «Можно, я с тобой?» Она не против. Облекаюсь в кожанку, но Трёст и кто-то еще ящерятся на лестничной площадке. Торир сбежал из теплой клетки. Он лежит у стенки за батареей, а они тянут к нему пальцы. Они берут меня в плен. Я — заложник разговора:

— Эй, ну что ты, не уходи!

— Придет еще полно народу, Рейнир со своими…

— Да я только на минуточку, я еще вернусь.

Лолла уже спустилась вниз по лестнице и чуть не упала, но успела ухватиться за перила и теперь сидит на ступеньке и смеется:

— Эй, Хлин! Хлин! — Это Трёст вьется вокруг меня. — Или нет, я тебе потом скажу…

— Что такое?

— Да ничего… слышь, ты эту даму завербовал или как?

— Что?

— Ну, тут вот какое дело… я знаю, я под газом, и все такое, но скажи, ты наезжал на Хосе? Марри чего-то об этом блеял или Баура, но у него там, типа, всегда какой-то подтекст, как сейчас у Торира, или ты не знаешь?

— А что?

— А тут выяснилось, что Торир — дама, ты прикинь, парень оказался дамой, и вот она, то есть эта, ну, та самая, ее еще по телику показывали, знаешь, с тюленями, — я ей показал Торира, и у него там все было… ну. короче, он — женщина. И что, как ты думаешь, нам придется дать ему другое имя?… Не знаю, под Новый год всегда что-то такое, прикинь, дело, короче, в том, что под Новый год вечно какие-то перемены. Ну, помнишь, как в прошлом году с Тельмой?… Нет, Бегги, смотри: вон хвост! Он с другой стороны!.. Или она…

Трёст разворачивается и руководит поисками за батареей. Лолла спустилась на следующий лестничный марш и спрашивает, иду ли я? Я бегу за ней. Трёст — следом, бормочет что-то насчет того, что он не знал, «что твой папа теперь, типа, с Сарой. Отличный ход, молодец Седобородый». Мы спустились к двери подъезда. Лолла говорит, что собирается идти. Выходит. Я остаюсь, надо мной Трёст — на ступеньке. Наступает. Входная дверь приоткрыта, холодный Новый год. В одно ухо, прошлогодние фразы из Трёстова рта — в другое:

— Слушай, чего ты за ней бегаешь, ведь кончится все стопудово какой-нибудь лесбийской фигней, ты знаешь, Новый год — это, типа, такое решающее время, типа, как встретишь, так и проведешь.

— Значит, ты весь год будешь ловить Торира.

— Хе-хе… Или он весь год будет менять пол… А это мысль: под Новый год сменить пол… Может, у ящериц так принято? Хотя я…

С меня хватит. Больше не хочу слушать. В проходе полно обуви, несделанных шагов. В углу напротив новенькие навороченные кроссовки детского размера, маленькие тяжелые белоснежные клубки. Жутко замороченный дизайн. Помню кроссовки, в которых я ездил в деревню: подошва, язычок, шнурки и дырки для них. Тогда вещи были сами собой. А сейчас — посмотрите на эти кроссовки. Это все, что угодно, только не обувь. Две слегка увеличенные зефирные подушечки. Наверно, если пожарить, будет вкусно? Хорошо бы знать — на случай, если опять будет бескормица и народу с голодухи придется жрать башмаки. Ну, «Найки», пожалуй, будут повкуснее, чем старье из овечьей кожи. Современный дизайн нужен для того, чтобы человек забыл, чем являются вещи. Прогресс? Ну может, и так… Однажды я примерил такие кроссовки. Ощущение невесомости. Влез в них — и ничто не напомнило о существительном «пол» или о глаголе «ходить». Оставалось только восхищаться этим дизайном, который отрывает тебя от земли. Когда презервативы начнут выпускать такие же? Just do it. [135] Просто сделай это (англ.) — рекламный слоган кроссовок «Найк». Я очнулся: