Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик

Ник Кейв. [428] Cave (англ.) — пещера. Я сижу задницей на каком-то наросте в пещере, которая больше всего напоминает бар, который когда-то был на улице Триггвагата, только там стулья были поудобнее. Не такие холодные седалища. Кейт Мосс. [429] Moss (англ.) — мох. (ц. 190 000.) Все это время я Шагал, как Марк. Сейчас на дворе 1303. Я проплутал уже восемь часов. Семь часов назад я прекратил говорить о «дрожи». По мне перестали бегать мурашки. Мура… Заблудился. Заблудший. Блудник. Мне не встретилось по пути ничего, что напоминало бы о моей прошлой жизни, кроме черно-белой пачки из-под лакричных пастилок. «Топаз». В ней обнаружилась одна пастилка. Твердая, как зуб. Больше в меню почти ничего нет. Хотя я вполне сыт после тех семи ягодок шикши. Передо мной поросшая мохом тишина. По-моему. У меня в ушах какая-то древняя песня ELO. «Turn to Stone». [430] «Окаменеть» (англ.). По «Второму» каналу. Если б здесь ловился «Икс» и если б в пещере продавали сигареты, было бы полегче. Вот это — и холод. Жалко, что в полуденных новостях про меня ничего не сказали. Но они, наверно, рады от меня избавиться. А может, просто не проснулись. Мне кажется, что я плачу, но это просто капли сбегают с очков.

Итак, я — пещерный человек с желтым плеером. В черной кожанке, белом свитере, ботинках из магазина «Спецодежда». С ремнем с пряжкой-бумерангом. С ключом «Assa», бензиновой зажигалкой, семьюстами кронами, дистанционкой «Blaupunkt», кредитной карточкой и двумя презервативами. С электронными часами «Casio». Этого хватит, чтобы пересидеть зиму здесь, на лавовом поле Грауброукахрёйн, я куда лучше для этого экипирован, чем Горный Эйвинд, [431] Горный Эйвинд — персонаж исландской народной легенды XVIII в., бежавший со своей женой Хатлой из обжитых мест в горы Боргарфьорда и живший там кражей скота. Современным исландцам этот сюжет известен главным образом по пьесе Йоханна Сигурйонссона (1880–1919) «Горный Эйвинд» (1912). у которого небось и карточки-то не было, а уж дистанционки и подавно.

Я вынимаю плеер из ушей и ложусь на моховую перину. Смотрю на белую морось и черную лаву. Вдали вопит птица. Другая птица резко исчезает в тумане, как черная стрелка, которую быстро двигают по пустому экрану компьютера. Пробую заплакать. Не выходит. Слезы кончились. Последняя слеза в долине утекла к морю. Я кончил свой отвязный лайф. Теперь ты придешь мне на смену, сынок. Я передаю тебе слезную эстафету. Но что это: из тумана шерстится что-то белое. Эй! Нет… Лучше пусть меня улучат в небо, а то я уже тут, на этой хейди, совсем хейданулся, у меня уже галлюцинации начались… Ну-ну… Буду здесь лежать, пока что-нибудь не произойдет, пока кто-нибудь не придет, скаут или Бог, или черепастая с косой не заставит меня окосеть…

В этой лаве из всех ростков быстрее всего растет моя щетина. Я — маленький горячий предмет на фотографии из космоса. Если б у меня была с собой ручка, я бы протянул руку за скомканной пачкой из-под «Принца», распотрошил ее и написал бы на обороте: «Мама! Прости меня, мне просто захотелось пивка. Я буду скучать по тебе — если мертвые могут скучать. Твой Хлин. P. S. А отцом был я. (Сорри)» — и положил бы во внутренний карман. Ворон выклюет мне глаза, но до прощальной записки не доберется. Нет… Постскриптум я бы вычеркнул. Жаль, что мне не удалось по-нормальному проститься с Катариной перед отъездом. «Igen». Но больше всего меня волнует, что когда меня найдут, то подумают, что я слушал «Второй» канал.

Блеяние режет уши. Я просыпаюсь после короткого сна, который, наверно, продолжался лет сто. Чувствую себя выброшенным ребенком, который благодаря божественному провидению как-то выжил и теперь празднует тридцать четвертый год своей жизни здесь, в лавовой пещере. Очки запотели. Нулевая невидимость. Блеяние оказалось ягненком (ц. 25 000). Он забрел ко мне и теперь отчаянно блеет в темноту. Распылитель сменился поливом из шланга. Туман на месте, но к нему прибавился дождь под углом сорок пять градусов. Косыми чертами, как в прогнозе погоды. Я отдан во власть холода, он вгрызается в мои кости. Я стучу зубами под блеющее соло. Я сажусь на кейт-мосс-мокрый-зад и на мгновение заглядываю белокурому существу в глаза. 1345, и семь ягод уже выстроилось в очередь в прямой кишке. Но теперь, когда у меня появилась компания, стало полегче. Два глупыша, отбившиеся от матери. Наверно, и мне надо было позвать: «Мама!» Но после семидесяти «ме» с меня хватит. Животные хороши только в тарелках. Я врубаю плеер, но батарейка села. Значит, никакой музыки не предвидится, кроме этой одинокой однообразной ме-ме-мелодии, — то есть нет, в придачу к ней еще неистовая барабанная дробь моих зубов под аккомпанемент урчащего живота.