Игорь Губерман - Гарики из Атлантиды. Пожилые записки

Один приятель мой сочинял музыку, и я слышал от сведущих людей похвалы в его адрес. Но исполняли его сочинения не шибко, а в Союз композиторов он все никак не мог вступить, хотя об этом горячо мечтал (как многие самоучки, которые в этой формальности находят подтверждение тому, что состоялись). Я как-то у него спросил, за что и почему его туда не принимают. Может, он какой-нибудь забубённый авангардист?

— Да нет, — смутился он, — я объясню тебе, ты только на меня не обижайся, ты ведь знаешь, как я тебя люблю…

О продолжении я сразу догадался. Таким оно и было: выяснилось, что в Союзе композиторов сидели исключительно евреи, и прием моего русского друга был для них как нож в самое сердце. Я ни спорить с ним не стал, ни выяснять, ему ведь хорошо жилось с такой идеей. Но прекрасным оказалось развитие этого стандартного сюжета. Не пробив стену окопавшихся евреев, приятель мой уехал в Америку, и там его я встретил в том же угнетенном состоянии: ни музыку его не исполняли, ни вступить он не сумел в какое-то заветное содружество коллег.

— Опять евреи? — спросил я с полным пониманием трагедии.

— Да если бы, — ответил он. — Тут власть у гомосексуалистов.

Благословенны будь защиты, охраняющие наше самоуважение от гнусных посягательств реальности!

А нам, евреям, чувство избранности действительно веками помогало выжить и сохранить по мере сил свое достоинство, но когда стало оно вдруг предметом кичливой гордости у тех, кто лишь вчера менял фамилию и своего происхождения стеснялся, — остается лишь брезгливо промолчать.

Здесь нам по жизни как-то часто попадался один мелкий мужичонка, мы в домашних разговорах иначе как шмендриком его не называли. Он порою подходил к моей жене в университете и что-нибудь повествовал. Он ярым сделался в Израиле евреем-патриотом. Многие такими сделались на этой земле (в чем есть естественное счастье), но имеют разум и вкус не афишировать своих ощущений. А шмендрик как-то к Тате подошел и возбужденно сообщил:

— Ты знаешь, только что я видел, из автобуса вылазят два огромных белобрысых мужика. Такие у них российские рожи, просто захотелось подойти и стукнуть их. Ты понимаешь?

Тата у него сочувственно спросила:

— А теперь вы понимаете, как им хотелось стукнуть вас, когда вы жили там?

Шмендрик возмущенно засопел и больше в нашей жизни не появлялся.

Эту магическую формулу наверняка помнят все, кто ездил в командировки. Бухгалтерская непреклонность, явленная в ней, сокращала на день количество оплаченных суток. Много-много лет я колесил по просторам той империи и сжился с этой формулой без размышлений.

А что была в ней справедливость, я однажды убедился сразу и внезапно, когда несколько предотъездных и начальных по приезде суток слились сами по себе воедино, слепились в памяти каким-то бесконечно длинным, но одним и тем же днем. Тем более что речь идет о явственной границе двух весьма несхожих жизней — имперской былой и нынешней сейчас и здесь.

Все вмиг и массово сорвались с места и поехали. И многолетние отказники еще не верили в свое счастье, но в воздухе висело осознание, что рухнули барьеры, и уже надолго, если не насовсем. И я писал тогда:

Сразу уехали ближайшие друзья. Умом я понимал, что надо радоваться: кончились и завершились их кромешные пятнадцать лет в отказе (прожитые с необыкновенным достоинством), но только было неимоверно тоскливо. Разворачивалась и кипела вокруг та психологическая эпидемия переезда, которая в итоге выкинула многие сотни семей, только тут сообразивших, что сорвались с места совершенно напрасно. Я здесь впоследствии встречал таких неоднократно, пожимал плечами и сочувствовал, не в силах чем-нибудь помочь или ободрить.

Мы собирались ехать тоже, и сомнений не было у нас, куда мы именно хотим, но всё тянули и откладывали по разным причинам…

Нам помогли. Я уже писал об этом в одной из глав, здесь повторю, ибо по делу. Уж очень, очевидно, стали широко ходить стишки по рукам, и не смогло больше терпеть всевидящее око. Я давно его именовал Конторой Губермановского Благоразумия (хотя оно, конечно же, было и Кухней Глобального Благомыслия), и мы питаем к нему глубокую семейную благодарность. Вдруг позвали нас с женой в тот памятный всем отдел виз и регистрации, провели без очереди (уже обильная там колыхалась толпа в конце восемьдесят седьмого года), и красивая строгая чиновница с благородной лаконичностью произнесла: «Министерство внутренних дел приняло решение о вашем выезде».