Игорь Губерман - Гарики из Иерусалима. Книга странствий

«Один наш студент-медик на военных сборах обратился к офицеру прямо из строя: скажите, пожалуйста, вы не могли бы к нам обращаться уважительно и без мата? Офицер ответил: я могу на вы, могу без мата, но лично тебя я заебу!»

«Город Горький, 81-й год. Военное дело. Офицер — студенту: как вы вообще могли поступить в консерваторию, если вы не помните номер своего противогаза?»

«Москва. Первый медицинский институт. Военная кафедра. Майор: студент, почему ты не был на семинаре? Студент: я болел эндометриозом. (Это некое заболевание матки.) Майор (презрительно): я с эндометриозом всю финскую войну прошел».

«Москва, полковник в автодорожном институте: куст — это совокупность палок, торчащих из одного и того же места».

«Ленинград. 82-й год. Кораблестроительный институт. Капитан 3-го ранга — мечтательно: скорей бы война! Добровольцем пойти! В плен сдаться! В Париже побывать!..»

А одна женщина-врач, какое-то время прослужившая в армии, получила при увольнении замечательно двусмысленную грамоту: «За отличное обслуживание штаба дивизии».

Доверительные слова пожилого ветерана за вечерним общим курением: «Меня за всю войну и наградили-то всего один раз, при взятии Варшавы, — триппером».

В толстой папке, где храню я эти ценные дары зрительского доброжелательства, есть и листки, исписанные моим личным, донельзя корявым почерком. На этих случайных клочках писал я, понимая, что запомнить невозможно, перечень еврейских фамилий. Один мой американский приятель много лет имеет дело с нашей эмиграцией — крепился несколько лет, потом не выдержал и стал записывать:

Сарра Великая.

Леопольд Срака.

Диана Хайло.

Зина Тарантул.

Роман Половой.

Роман Заграничный.

Татьяна Дистиллятор.

Исай Кукуй.

Исай Вошкин-Лобков.

Хая Лысая.

Леонид Конфискарь.

А вот еще записка: «Уважаемый Игорь Миронович! Огромное вам спасибо! Вы так запудрили стишками мозги женщинам, что одна из них в перерыве зашла в мужскую кабинку (где был я). С приветом (подпись)».

Попадаются послания, на которые необходимо реагировать немедленно, чтоб вечер не завис тяжелой паузой. Что-то спортивное, во всяком случае — будоражащее есть в такой игре. В Челябинске я как-то получил изысканно вальяжную записку: «Не вас ли мы видели в Париже в Лувре в девяносто пятом году?»

Меня, ответил я учтиво и не менее изысканно, я все свободное время стою в Лувре в виде мраморной женщины без рук.

А в Минске очень трогательно написал мне пожилой еврей: «Игорь Миронович, получаю удовольствие от ваших стихов. Оно было бы большим, если бы зал отапливался. Рабинович».

Там же в Минске получил я записку, которую с особенным удовольствием цитирую теперь в Белоруссии (хотя повсюду в мире россиянам хорошо известно упомянутое в ней имя). Я читал подборку, которая открывалась двустишием:

И немедленно на сцену кинули записку — я ее, естественно, сразу поднял и огласил. Там было написано: «За мудилу — ответишь! Лукашенко».

Боже, какое ликование поднялось в зале! Оно было лучшим ответом на обычный пустой вопрос приезжего — мол, как вы относитесь к своему бесноватому президенту?

Чувствуя, насколько витаминно и питательно моей душе все, что смешно, мне вообще шлют подряд, что вспоминается по ходу выступления. А если тема обозначена, то могут быть сюрпризы удивительные. Много лет назад я сочинил нехитрую загадку, на которую настолько же несложен был ответ. Что это такое, спрашивал я: без окон, без дверей, а вовнутрь влез еврей? Никто ни разу не ответил точно, я имел в виду часы в ремонте. Как-то я эту загадку предложил и зрителям на каком-то свальном концерте — нас там выступало человек десять. Получил, как водится, много неправильных отгадок, но одна — я застонал от восхищения. Это беременная еврейка, ответили мне.

А как-то вспомнил я и рассказал про замечательное объявление в большом магазине: «У нас вы найдете все, что вам необходимо, — от крючка до веревки». И пошли записки с виденными где-то объявлениями, бережно теперь храню их.

Где-то в мужском туалете: «Граждане, не бросайте окурки в унитаз! Они мокнут, разбухают и потом плохо раскуриваются».

Тоже на стене в мужском туалете, а по настроению — экзистенциальная проза: «Ничего хорошего из меня не вышло».

В маленьком российском городке — в вестибюле дома для приезжих: «Товарищи постояльцы, не бросайте гандоны за окно — гуси едят и давятся!»