Игорь Губерман - Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Никак я не могу и не хочу водить дружбу с молодежью. Ибо эти распущенные донельзя юнцы, и знать не знавшие тех бедствий, что пришлись на нашу долю, эти наглые, упрямые, избалованные и сумасбродные мальчишки и девчонки, аж по самый зад залезшие в свои компьютеры, — как они могут быть мне друзьями? С их безумными дискотеками и самоуверенной слепотой во всем, что в жизни важно и существенно. А эта спесь? Они ж меня в упор не видят! А когда случайно замечают, то один-единственный вопрос они имеют — как здоровье? Я столько мог бы рассказать им и предостеречь от множества ошибок, только им это не нужно, им охота ударяться лбом самостоятельно. И ради Бога! А когда ударятся, я тоже их спрошу при встрече — как здоровье? Тут они однажды моего хорошего знакомого — он лет на двадцать меня старше — вдруг спросили, не жил ли он при крепостном праве. Тоже мне вопрос! Не знаю, правда, что он им ответил, потому что неудобно спрашивать, а лично я уже не помню, жил он или нет. Какая же тут дружба?

Что касается второго пункта, то я вовсе не сварлив и не угрюм. Но если что не так, я что — не должен это замечать? А если я заметил, то молчать? Я ж не предмет домашней мебели, я член семьи. И замечания я делаю приветливо и весело, угрюм я не был никогда, хоть радоваться и смеяться — просто нечему при нынешнем упадке всего, что может упадать. И я ничуть не подозрителен к тому же, это живая осмотрительность бывалого и тертого ума. Все просто забывают, как часто я оказывался прав. А молодежи — лишь бы клюнуть червячка, об удочке с крючком им думать недосуг и неохота. Я же лично их ни в чем не подозреваю — кроме легкомыслия и слепоты, конечно. А от кишенья мыслей на лицо всегда ложится тень. Однако думать я обязан. Что там третье? Я не критикую современных нравов и обычаев. Они чудовищны настолько, что я их тихо презираю. То же самое относится к политикам. Уму непостижимо, как народ наш выбрал себе этих темных и своекорыстных болтунов. Критиковать их — трата времени и сил. Их надо гнать грязной метлой. И я всегда могу обосновать свое к ним отношение. Не критиковать, а высказать, что я думаю о них. На это я имею право? И не моя беда, а ихняя, что в голову приходят только бранные слова.

Теперь насчет рассказывания одной и той же истории по многу раз одним и тем же людям. Конечно, это и назойливо, и глупо, и утомительно. А если эти люди сами просят? А если всплыли в памяти нюансы и детали, в дивном новом свете представляющие то, что было? А если так сейчас эта история созвучна теме разговора, что звучит как притча? И всегда в компании к тому же есть хоть один человек, который раньше этого не слышал. Значит, он не должен это знать лишь потому, что он отсутствовал все предыдущие разы? Где справедливость?

А скупым я не был никогда. Я бережливым был, и расточительность пустая мне всегда была душевно неприятна. Вот у вас в кармане завалялась, например, некрупная монета — вы разве ее выбрасываете? Нет. А почему тогда не гасите вы свет в уборной, если вы уже ушли оттуда? Вообще бросать на ветер деньги мне не нравится, а молодые этим заняты с утра до вечера. А когда выбросили все — к кому они приходят? То-то же.

Не навязывать свое мнение и давать советы только тем, кто в них заинтересован, — мой девиз и принцип с давних лет. Я свое мнение не всовываю никому насильно, я его только высказываю, ибо прям и честен. А если кто-то возражает мне, то я не вправе (ибо прям и честен) утаить от собеседника, что все, им говоримое, — собачья чушь. И пусть он на здоровье после этого продолжает думать так же. И к советам это относимо в полной мере. Вот я вижу, как слепой человек спокойно идет к пропасти — финансовой, моральной, юридической — любой. Заинтересован ли он в моем совете? Безусловно, только он не знает этого. И что, я должен промолчать? А кто ж ему тогда глаза откроет? И что я буду после думать о себе промолчавшем? А совет ради совета, чтобы просто навязать кому-то свою волю, — упаси Господь! Разве только в случае, когда нечто важное именно мне доподлинно известно. А ему, бедняге, неизвестно, что я жизненно могу ему помочь.

А насчет того, чтоб не болтать помногу, — это вообще не для меня. Я раскрываю рот только по делу, и на говорение само я трачу ровно столько времени, сколько потребно для донесения мысли. Да, иногда путь донесения ее весьма окружный, но зато она полнее постигается. И то же самое касается болтания с самим собой — мы так устроены природой, что по мере говорения рождаются новые мысли, а мудрец Декарт еще когда заметил справедливо, что я мыслю — следовательно, существую. И вряд ли следует на старости лет искусственно лишать себя этого благотворного ощущения.