Дженет Уинтерсон - Пьеса для трех голосов и сводни. Искусство и ложь

– Давлении? – переспросил Ньютон. – Давлении… – А затем с великолепной безапелляционностью мудрости изрек: – Щи.

– Щи?

– Мадам, вы незамедлительно приготовите самую большую кастрюлю щей и накормите этого несчастного. Таким образом мы создадим большую силу во внутренней камере этих ягодиц. – (Он пошлепал по ним). – Данная сила, следовательно, будет равна и даже превзойдет величину окружающего их атмосферного давления.

– Вы хотите сказать, что он его выпердит? – спросила Долл.

Увы, зеленой Долл, листовой Долл, нашинкованной, накрошенной и сваренной Долл, Долл столовых ложек и приправ, неоднократно облитой и оскорбленной Долл после двух часов, четырех кочанов и шести пинт похлебки источавшей аромат сточной канавы, не удалось вызвать из больного ни одного порыва ветра.

– Хватит! – вскричал Руджеро, позеленевший до ушей. – Хватит!

– Действительно, хватит, – сказала Долл, устало опуская половник. – Сэр, рассчитайте. – Она протянула Ньютону его же книгу.

– Что, мадам?

– Будьте добры рассчитать силу, нужную для того, чтобы удалить непристойную шпильку из этих невинных ягодиц.

(«Если бы это была шпилька», – подумал Руджеро.)

Наступило долгое молчание. Небывало Долгое молчание. Ньютон написал: «Если принять массу ягодиц (b)m за…», потом все зачеркнул и сокрушенно посмотрел на Долл.

– Думайте о силе, – подсказала она. – Думайте о давлении, – подсказала она.

– Думаю о силе, – ответствовал Ньютон. – Думаю о давлении. – Затем он написал:

– Какая еще потерянная длина? – спросила Долл.

– Точнее, введенная длина, мадам, – ответил Ньютон. – А буква Р = атмосферному давлению.

– Очень Верно. Очень Правильно, – внезапно промолвила мисс Мэнгл.

– Вы ее любимый писатель, – попыталась объяснить Долл.

Ньютон взглянул на свое уравнение.

– Лучше я изложу вам решение на простом английском, – сказал он. – Если шесть кроликов съедают столько травы, сколько одна овца, а одна овца гадит вполовину меньше осла, из этого следует, что нам потребуется половозрелый хряк, чтобы вытащить эту злополучную шпильку.

Долл посмотрела на Ньютона с воскресшим уважением.

– Я достану хряка, – сказала она, выбежала из дому, пересекла скотопригонный двор и оказалась на бойне быстрее, чем нож вспарывает свинячью глотку.

Мясник Джек Рез молол слова даром.

– Спаси вас Господь, мэм, – рек он. – Я выну его одной левой. – Недаром его прозвали Чипсайдским Хряком.

Когда они с Долл вернулись в покои достойной дамы, Ньютон, Руджеро и мисс Мэнгл спали без задних ног, и тишину нарушал только их храп.

– Я встану на пуанты, – сказал Джек Рез, проводя на цыпочках всю свою восемнадцатистоуновую [39] Стоун – мера веса, равная 14 фунтам, или 6,34 кг. мужскую стать по турецкому ковру.

– Чутче. Чутче, – прошептала Долл.

– Я буду чуток, как свиной нос в трюфельном лесу.

– И помягче, – взмолилась Долл.

– Я буду мягким, как карман в девичьей юбке.

– И не отклоняйтесь от цели.

– Я не отклонюсь от цели, как олень на важенке.

Он взялся за фарфоровый камень преткновения одной ручищей, громко воззвал к Геркулесу и Святой Деве и вырвал его, как пробку из бутылки. Руджеро, испустив внезапную и продолжительную канонаду из кормовых орудий, взмыл над кроватью горизонтальным прыжком и плашмя пролежал в воздухе добрых полминуты на глазах пораженного Ньютона. Что же касается мясника, громадная сила отдачи выбросила беднягу в окно и швырнула в сточную канаву. Лишь мисс Мэнгл продолжала спать сном праведницы.

– Она святая, – сказала Долл, снимая с ее глаз повязку.

– Очень Верно. Очень Правильно, – произнесла во сне мисс Мэнгл.

Руджеро… Руджеро… Именно Долл, целующая Долл, ласкающая Долл, утешающая и умащающая Долл несла у ложа своего любимого долгие ночные вахты. Но затем, возлегши с ним ради осмотрительных удовольствий, Долл сделала прелюбопытное открытие, касавшееся его меццо-частей…

Сапфо написала на полях: КЛЮЧ (Гендель, немец, 1685–1759, род занятий – композитор): «Di, cor mio, quanto t'amai» [40] Говори, мое сердце, о том, как я тебя люблю (um.) .

Мужчина лежал головой на книге. Его затылок был горяч. Правда, не так горяч и липок, как лоб, но его череп напоминал горшок с углями. Во рту у него был пепел.

Он открыл глаза и увидел безучастную крышу поезда. Он дышал с трудом, ненавидя выдохшийся воздух; казалось, все мертвое в его жизни припало к нему и отнимало кислород.