ТАДЕУШ КОНВИЦКИЙ - ЧТИВО

Рекламируют очередную новую партию или движение. Ветер унялся, тучи ненадолго разошлись, и наступил короткий час лета. Скоро на площади Трех Крестов зацветут магнолии.

Но над крышами почему-то клубится черный дым. Я слышу вой сирен. Какие-то люди бегут по кривой улочке. Мальчишки, сунув под мышку доски, на которых катались возле памятника крестьянскому вождю, тоже опрометью несутся в ту сторону.

Я остановился на перекрестке и равнодушно смотрел на редкостное зрелище.

Горел комиссариат. Горел снизу доверху. Изо всех окон вырывался огонь, подбитый черным как смоль дымом. Тщедушные полицейские пытались вытащить с первого этажа письменные столы и шкафы. Пожарные без энтузиазма поливали пылающее здание.

Толпа молча наблюдала за гибелью полицейского участка. Только раз кто-то свистнул, а кто-то засмеялся, когда один полицейский упал в лужу с охапкой папок. Возможно, там и мое дело.

Я достал свою повестку и бросил на раскаленную головню, упавшую с крыши мне под ноги. Посмотрим. И пошел в сторону Маршалковской улицы.

Маршалковской жопы. Заразил меня президент. Придется ходить переулками.

Я обогнул здание больницы. Выбрал неприметный, редко используемый вход.

Осторожно открыл дверь и оказался в белом, не очень опрятном вестибюле. Ко мне навстречу поспешил молодой человек в белом халате, похожий на Элвиса Пресли.

– Вы к кому?

Очень трудно с ходу убедительно сформулировать невыполнимую просьбу.

– Я бы хотел повидаться с приятелем, который лежит у вас в кардиологии. Он американец, – добавил я для пущей важности.

– Миллионер, что ли? – спросил санитар и почему-то задумался.

– Да. Можете мне помочь? Я вас отблагодарю.

Элвис Пресли опять задумался. Я стал рыться в карманах, и он, прервав размышления, неторопливо подвел меня к лифту, предназначенному исключительно для больных па каталках.

Мы поднялись на четвертый этаж.

– Найдете сами своего знакомого?

– Конечно, – сказал я и поблагодарил его, как было обещано.

Я пошел по коридору, заглядывая в приоткрытые двери палат, и в одной увидел своего далай-ламу. Он лежал полуголый, облепленный какими-то присосками, с которых свешивались провода. Над ним на маленьком экране деловито выписывала зигзаги светло-зеленая линия.

– Вот я тебя и отыскал, Тони. Можешь забрать свой залог. Полиция сгорела.

Он открыл глаза, однако в первую минуту меня не узнал. На нем были дорогие американские пижамные брюки, но простыня вся в пятнах.

– А, это ты, – наконец сказал он, немного оживившись.– Хорошо, что пришел.

Я тебя ждал.

– Как ты себя чувствуешь?

– Неплохо. Хорошо. Но я спешу. Тебе надо приниматься за дело.

Я заметил, что за дверью кто-то стоит. Заинтригованный, вышел в коридор.

Возле палаты подпирал стенку тот самый черный славянин, которого я видел в «Деликатесах».

– Что вам тут нужно? – спросил я.

– Он стукач, – гортанным голосом мрачно изрек мой кавказский соплеменник.

– Посторонним здесь нельзя находиться. Приверженец Славянского Собора молчал, делая вид, что не понимает.

– Сестра, сестра! – окликнул я проходящую мимо медсестру. – Кто это?

Она с ужасом посмотрела на кавказца

– Господи Иисусе, опять он здесь. Пять раз его полиция увозила С ним ни на одном языке нельзя договориться. Бартек! Мацек! – крикнула она в глубину коридора На зов явились два санитара в очках.

– Заберите, – указала сестра на черного славянина

Юные интеллектуалы подхватили настырного посетителя под руки. Он не сопротивлялся, но и не содействовал выдворению. Покрасневшие от натуги санитары поволокли его к лифту для больных.

Я вернулся к Тони.

– Его уже нет. Я велел его выгнать.

– Слушай, это какая-то паранойя.– Тони попытался приподняться на локтях.

Зеленоватая линия на мониторе мгновенно расщепилась. – Привязался и не отстает. Рехнуться можно.

– Он говорит, что ты был осведомителем.

– Где я был осведомителем?

– В России, наверно. Не знаю.

– В Воркуте? У меня есть свидетели.

– Не волнуйся, Тони. У тебя сразу начинается сердцебиение.

– Да ведь это ужасно. В лагере я был чист. Это святое.

– Столько лет прошло. Ты можешь не помнить. – Я сказал это таким тоном, каким говорят о пустяках, однако с двусмысленным оттенком превосходства.

– Я не помню? Да я только этим живу. Потому и сюда приехал.

– Ты хотел меня разыскать и попрекнуть. Тони упал навзничь и застонал.

Зеленоватая линия скакала, как шальная.