Кэрри Фишер - Хуже не бывает

Несколько беловолосых женщин в бесформенных платьях, опираясь на медсестер, бродили по территории, медленно прохаживались по парку. Они существовали в замкнутом пространстве «Тенистых аллей», глядя на растущие в изобилии деревья и цветы, наблюдая, как меняются времена года, как приходят и уходят обитатели. Серьезные пациенты жили наверху, там же, по слухам, поправляли здоровье знаменитые писатели. Некоторые говорили, что там находятся обитые войлоком палаты; комнаты с холодными компрессами и снова вошедшей в моду шоковой терапией.

Мистер Кэссиди был элегантным седовласым джентльменом в чистом, без единого пятнышка, белом теннисном костюме. Очень ухоженный, аккуратный и подтянутый, он все время кружил и кружил упругой походкой по дорожкам вокруг газонов. Но импозантный вид – это все, что у него осталось, поскольку однажды ночью лампочка у него в мозгу перегорела, и вернуть его рассудок так и не удалось. Похитители оставили ему тело, забрав все остальное, чтобы поразвлечься с ним где-то в другом месте.

Дочь мистера Кэссиди навещала его каждый день. Он сидел рядом с ней, уставившись куда-то вдаль, держал ее за руки, она причесывала ему волосы и целовала его, а он смотрел на нее, ожидая намека, вовлекающего его в действие, но ничего не случалось, и дочь уходила, говоря: «До завтра, папочка. Роджер и дети передают тебе привет». И, посмотрев, как она уходит по дорожке, мистер Кэссиди снова принимался патрулировать территорию, как всегда, с отсутствующими, смеющимися глазами.

Ели все по очереди. Анорексики и булимики сидели за столом, который называли «Я уже съел», «Спасибо, мне хватит» или «Поварское мучение», присоединяясь к основной популяции, когда их вес переваливал за восемьдесят фунтов. Групповые приемы пиши непременно проходили под наблюдением. Сестры и врачи следили за каждой вилкой и ложкой, отправленной в сопротивляющийся рот. Жевание и глотание проходили под надзором, и все посещения туалета контролировались, чтобы не допустить рвоты или использования украденных слабительных. Это был сложный процесс – что-то вроде церемониала, установленного вокруг принятия и усвоения пищи. Все, что было на тарелке, отправлялось в рот и оставалось там до тех пор, пока от него уже нельзя было избавиться.

Разумеется, Сьюзан булимия представлялась перспективным – хотя и сомнительным – диетическим планом, возможно, таким образом ей удалось бы разобраться с ужасной объемистой грудью.

К чему Сьюзан никак не могла привыкнуть, так это к присутствию среди них президента одной маленькой страны. Маленький коренастый человечек с серым лицом и большими печальными глазами, которые казались. еще больше за толстыми стеклами квадратных очков в золотой оправе. Но больше всего ее поразило его дыхание. Это было ужасно – настолько невыносимо, что, впервые столкнувшись с ним, она в страхе попятилась, стремясь оказаться как можно дальше от него. Его дыхание отравляло все, что он говорил, будто слова болели и умирали внутри его, вырываясь наружу с прокисшим радиоактивным воздухом, светящиеся от ядовитых выхлопов – подтекст, который подчеркивал все, что он пытался утаить.

– Подруга, старайся не попадать по ветру с Президентом, – предупредила она Ронду тем утром, когда он прибыл в клинику. Уже после того, как он ушел из маленькой кухни самообслуживания, где они пили утреннюю порцию кофе с поджаренными рогаликами.

– Господи! Что это? Думаешь, в нем что-то сгнило?

– Разве что надежды на светлое будущее и стабильную экономику его страны – вот и все, – ответила Сьюзан. – А ты знаешь, когда такие надежды дают дуба…

– Ты собираешься доедать это? Если нет… – Ронда показала на рогалик Сьюзан, намазанный ярко-красным желе.

– Забирай. – Она подтолкнула рогалик к Рон-де. – Мне он точно ни к чему. Три недели на этих лекарствах, и я уже официально толстая.

Ронда пожала плечами:

– А я и раньше была толстой, так что какая, на хрен, разница.

Сьюзан освободили из закрытого отделения третьего этажа через день после Эллиота и Ронды. Освобождена за примерное поведение, хотелось ей думать. Проходя через лужайку следом за внушительной баррикадой своего нового пышного бюста, она изучила грандиозные формы, до которых разрослась с помощью современной медицины, и вздохнула. По крайней мере, она сейчас не в Голливуде, психиатрическая клиника, возможно, единственное место, где не страшно выглядеть дерьмово. Но, свернув за угол веранды корпуса биполярных расстройств, она увидела самого красивого мужчину на свете. Он стоял, облокотившись на перила, курил и смотрел в никуда. Он был красивее Тора и Крейга вместе взятых, а затем шутливо поделенных, как турецкая тянучка. Густые пряди черных волос спадали на высокий лоб, точеные скулы и лазурно-голубые глаза напомнили Сьюзан о кумирах сороковых – Эрроле Флинне или Тайроне Пауэре. Такую внешность называют сногсшибательной, а актеры с такими лицами – все пятеро – всегда играли головорезов, шпионов или несчастных королей, лихо заламывающих корону набекрень. Актеры, которые устраивали дикие вечеринки, а в гардеробах у них было полно костюмов из прекрасного итальянского шелка. Мужчины с такими лицами не проходят реабилитацию – если только на спор, либо если преследуют девицу, попавшую в беду или страдающую душевным расстройством. Но, может, это как раз тот самый случай, подумала Сьюзан, заметив рядом с ним прекрасную блондинку. Совершенные люди. Пара, посланная, чтобы напомнить ей, кто она есть и кем никогда не будет. Она неполноценная, толстая, и не только по сравнению с прежней собой, но и с другими, которых слишком много, всех не упомнишь, ошметок раздавленной на дороге зверушки, приставший к твоему ботинку.