Владимир Корнилов - Без рук, без ног

— Достукался, — повторила Ритка. — Измазался. Умойся.

Мы вошли в соседний двор. Там я нашел пожарный кран, из него чуть брызгало. Хорошо бы накостылять этой шпане. Но, честное слово, у меня тогда злости не было. А сейчас всего трясло. Я вообще не дерусь. Ну, было раза два или три за все время. Хорошо бы они вернулись и стали б к Ритке приставать. Тогда бы я, как перед смертью, на них кинулся. Но они не вернулись.

— Я тебя провожу, — сказала Ритка.

— Пойдем туда…

— Молчи уж лучше.

Голос у нее был скучный. Мы побрели назад. Она ни в какую не хотела повернуть к этому тихому подъезду. Шла и всю дорогу молчала. Только у своего парадного ткнулась мне в плечо, выдохнула:

— Прости, Валерка! — И впрыгнула в подъезд.

Все-таки мировая была девчонка. Я уже повернул назад идти, как услышал:

— Коромысленок! — Она высунулась из окна второго этажа. — Звони днем. Я пойду с тобой болеть за ЦДКА! — крикнула на всю улицу и махнула рукой. У нее свой собственный жест. Она подымает ладонь и словно отталкивает кого-то невидимого.

Я поплелся домой. Цветы затолкнул в первую же тумбу. Трамваи где-то застряли. Есть хотелось — спасу не было. У Малой Грузинской выкупил в ночной булочной последние двести граммов и умял их, не доходя до дому. Идиот, конечно. Но на этот последний километр до дома у меня воли не хватило. Даже не голод, а какая-то тревога ерзала под рубахой. Может, из-за денег. Может, из-за разбитого носа. Ничего хорошего, если тебя бьют на глазах девчонки. Короче, я запихивал в рот черняшку, чтобы затолкнуть страх подальше, накрыть его, «сховать», как говорили в городе Днепропетровске. И еще эта дрянь, рябая Светка, гадом меня назвала. И телеграмма. Неужели кто-нибудь припрется? Другого времени не нашли!

— Опять гуляешь? — спросил старичок в проходной. На этот раз калитка была отперта, он сидел у ворот на лавочке. Грустил, должно быть: звезд на небе была прорва.

Я не ответил, поднялся по черной лестнице на второй этаж, в сортире стащил сапоги и вымыл в умывальнике ноги. Они жутко гудели. Хорошо бы совсем залезть в умывальник, но я в нем не умещался. Все тело ныло. Вытереться, понятно, было нечем. Но если б сначала зашел домой, то никакая сила не отодрала б меня от матраса.

— Иди-иди! Там тебя уже ждут, — буркнул старичок, когда я снова прошел по двору. Он нарочно вылез к внутренней двери. Голос у него был злобный, словно я чего-то украл и теперь меня дома ждал оперуполномоченный.

Но это был отец.

— Пап! — кинулся я.

— Явился? А ну, покажись. Что у тебя с носом? Господи, отец приехал, а сын шляется до полуночи и прибывает с фонарем. Я ведь сейчас уезжаю…

— Как? Куда?!

— Куда-куда? — передразнил он. — Служба. Не всем такая лафа, Валерий Иваныч!

— Ты что, не демобилизован?!

— Нет, — он мотнул головой. Она у него уже малость поседела. И вообще был какой-то усталый. Гимнастерка висела на нем не лучше, чем вчера на мамаше, хотя теперь был привинчен орден Красной Звезды и на поясе торчал парабеллум. Нo все равно он не походил на тех победителей, что кидали знамена к Мавзолею. Он как будто с зимы стал меньше ростом.

— Так ведь война кончилась! — выпалил я.

— Эх, Топса, — потрепал меня по плечу.

Вид у него был — я уже сказал — невеселый. Он как будто нервничал.

— Ты что, не хочешь демобилизоваться?

— Сразу видно штатского человека, — подмигнул отец Выстрелу. Теперь я заметил Гришку. Летчик жался в углу. Стеснялся.

— Я уж, Топса, забыл про слово «хочешь», — вздохнул родитель и во вздохе было поровну горечи и бахвальства. — Кто же все-таки посадил тебе фонарь? — спросил он и опять подмигнул Гришке, словно они здесь без меня спелись.

— Да так… случайно… — запнулся я.

— Ты что, пьян?

— Откуда?!

Слава богу, что не пошли в ресторан!

— Ну, ничего, — сказал родитель. — Сегодняшний день забудем. Погулял — считай — повезло. Лавочка закрывается. Завтра, брат, Берта приезжает!

— Врешь! — выпалил я. — То есть, извини…

— Ладно, — махнул он рукой. — Не обижаюсь, принимая во внимание твою радость… На, читай!

Я взял телеграмму.

«Встречай двадцать второго девять утра новосибирским вагон восемь Берта Федор.» Черт! Никогда еще десять слов не гробили так человека.

— Что, доволен? — Отец прикрыл глаз, словно прицеливался. — Вижу, вижу. А я — доволен. Поедешь с ними в Днепропетровск.

— Нет, — сказал я.

— Поедешь, Валерик. Здесь тебе делать нечего. Сдашь на аттестат, а там поступишь в строительный. Вон Гриша тоже демобилизовывается. Поступите вместе.