Ален Зульцер - Идеальный официант

Это была игра воображения, и Эрнесту удалось удержать ее до того момента, когда они ступили на борт пароходика, поздним вечером доставившего их обратно в Гисбах, просто удивительно, как долго ему все-таки удавалось сохранять иллюзию, гораздо дольше, чем он надеялся в начале их короткой, однодневной прогулки в прошлое. Но когда они плыли по озеру Бриенцерзее, его охватила саднящая печаль, и она была так неистова, что перед нею кануло в небытие все, что он только что пережил: прогулка, покупки у Шауфельбергера, краткая остановка в кафе Шу, где они подкрепились кофе и традиционным вишневым пирожным «Шварцвальдер киршторте» и мороженым ассорти. Теперь казалось, что даже Якоб больше не существует. Словно одним рывком выброшенный с орбиты Эрнеста, он уже исчез, хотя стоило Эрнесту открыть глаза, как он по-прежнему видел его рядом с собой, погруженного в мысли, к которым для Эрнеста уже не было доступа. Он поневоле опасался, что Якоб думает теперь исключительно о Клингере, а вовсе не о нем. Но так или иначе, Якоб добился того, что запланировал, когда попросил Эрнеста поехать с ним, ведь в результате произошло своего рода примирение, теперь все выглядело так, как будто Эрнест не в обиде на него за его неверность, расценивая ее как особенность его характера, как необходимый шаг в будущее.

Он так хотел задать Якобу один простой вопрос, но молчал, время простых вопросов вроде этого давно ушло, а вопрос этот мучил его неотступно. Он не решался его задать, потому что боялся услышать «нет», а вопрос был действительно простой: нельзя ли ему тоже поехать с ним в Америку? Он, Эрнест, будет сопровождать Якоба в Америку. Ведь, наверное, там и ему найдется какое-то применение в доме Клингера, пусть не Клингера, ну тогда в семье какого-нибудь другого эмигранта из Германии, где можно получить работу, — ведь их сейчас полно.

Но он ни о чем не спросил ни на обратном пути в Гисбах, ни ночью того дня, ни в самую последнюю ночь, которую они провели вместе, и оба тянулись друг к другу, но без слов. Когда в этот последний раз каждая частичка тела одного была послушна телу другого, слова замерли на устах, они не вняли внутреннему голосу Эрнеста, который неотступно требовал спросить Якоба, нельзя ли и ему тоже поехать слугой слуги, или секретаря, или любовника — ему ведь все равно, в каком качестве Якоб сопровождает Клингера. Но подходящего случая так и не подвернулось, он не смог об этом поговорить, простой вопрос въелся в его нутро и нашел там ту вредоносную питательную среду, из которой он потом будет черпать десятилетиями.

Закончив наконец укладывать чемодан, Якоб повернулся к Эрнесту спиной и встал перед умывальником. Он наклонился, сполоснул лицо под струей воды, смочил волосы и гладко их зачесал. Взял мочалку, намылил ее и растер шею, плечи, подмышки и грудь. Потом снова намочил мочалку и стал тереть живот и спину, сколько мог достать. Левой рукой он спустил кальсоны на бедра, слегка расставил ноги, чтобы не замочить штанины, потом правой рукой намылил зад и половые органы. После этого вымыл и выжал мочалку, снова намочил ее и принялся смывать мыло. Закончив процедуру, он тщательно вытерся полотенцем. Повернувшись к Эрнесту, он улыбнулся. И сразу начал одеваться.

Если бы все происходило по воле Эрнеста, то в этот момент он забился бы куда-нибудь в уголок, но не по его воле все шло, и ему приходилось делать то, что он обязан был делать. Он помог Якобу донести чемоданы. Вместе они приволокли вниз, к выходу, большой кофр и прочий багаж из всех четырех комнат, которые занимали Клингеры и госпожа Мозер, а оттуда на багажной тележке довезли все это до фуникулера.

В одиннадцать часов три минуты отправлялся пароход. Пока Клингер, его жена и двое детей внимательно разглядывали причал, словно хотели напоследок запечатлеть в своей памяти места, где они довольно долго прожили, прежде чем, может быть, навсегда покинуть Европу, Якоб неподвижно смотрел вперед, на зеркальную гладь озера. Так Эрнест лишился возможности заглянуть в глаза Якоба в последний раз.

Надежно закутанный в теплое пальто, он смотрел туда, на озеро, прямо перед ним медленными кругами плавали два лебедя, то пропадая из виду, то показываясь вновь, и, когда они встряхивали головками, брызги летели в стороны с их белых шей, и казалось, что они покрыты не перьями, а мехом. Было холодно и ветрено, но снег больше не шел.

Все годы, пока он жил и работал в этом городе и почти каждый день проходил берегом озера, он никогда здесь не останавливался, но теперь остановился и посмотрел на воду; он сел на скамью и стал глядеть вдаль, но туман мешал рассмотреть противоположный берег, ничего не было видно, все потонуло в тумане. На середине озера, едва различимый, полз маленький белый пароходик, из его черной трубы поднимался белый дым.