Ален Зульцер - Идеальный официант

В то время как интересы Якоба сосредоточились на Клингере и его семье, Эрнеста все больше поглощала забота о Жюли и Боултоне, поэтому неудивительно, что по ночам, после работы, они делились многочисленными подробностями жизни тех людей, которых обслуживали и к которым поэтому были особенно близки.

Если у Боултона, который в то лето впервые отдыхал без семьи, было уже двое детей, первый ребенок Жюли родился ровно через девять месяцев. Девочку назвали Виктория, не Викторина, не Викторьенн, а именно Виктория — в честь английской королевы, Жюли с удовольствием это подчеркивала, добавляя совершенно некстати, что ребенок почему-то не похож ни на нее, ни на мужа, что выглядело крайне странно, учитывая, что супруги походили друг на друга как брат и сестра. Когда черты лица у девочки определились, выяснилось, что Виктория — вылитый папа Стив. Но если бы Филиппа спросили о некоем мистере Боултоне, он бы только помотал головой: никакого мистера Боултона он никогда не встречал. Разумеется, никто ему таких вопросов не задавал. А между тем в 1936 году их пути пересекались ежедневно в обеденном зале гранд-отеля в Гисбахе по нескольку раз: Жюли часто вспоминала об этом с каким-то фривольным ужасом. Она любила об этом вспоминать. Эта история, говорила она себе, конечно же, еще не закончилась.

История, связывавшая Жюли, двоюродную сестру Эрнеста, и Стива Боултона, предпринимателя из Лондона, еще далека была от своего завершения: было похоже, что она продлится до конца их дней. Уже в 1937 году, через год после знакомства, их тайная любовная связь, которую они в промежутке поддерживали с помощью переписки, возобновилась, чтобы потом, с перерывом на время войны, превратиться в регулярную. До самой войны они каждое лето встречались в Гисбахе, под самым носом у своих ничего не подозревавших супругов и детей, после войны — в городишке Штадтам-Зее, который более всего годился для обманных маневров. Когда Гисбах в качестве места встречи отпал так как после войны отель закрылся, пришлось придумать убедительный предлог, чтобы вырваться от семей в Лондоне и Париже хотя бы недельки на три. По официальной версии Боултон уезжал в деловую поездку на континент, в основном в немецкую Швейцарию, в то время как Жюли якобы отправлялась на курорт под названием Цурцах, где лечилась от болей в суставах. Не было никаких причин сомневаться в ее правдивости и его честности. Когда их связь по сути своей давно уже из приключения превратилась в привычку, в ней все же сохранилась изюминка, потому что ее приходилось держать в тайне от Филиппа Жоливэ и Энджи Боултон. Итак, Жюли и Стив встречались в Штадт-ам-Зее, они нашли там маленькую гостиницу, где, в отличие от Гисбаха, им нечего было бояться случайных разоблачений, ведь здесь не было никого, кто с законным правом мог бы их в чем-то подозревать или следил бы за ними. А до посторонних людей, которые могли бы их в чем-то заподозрить, не имея на них никаких прав, им было мало дела. Хотя они давно уже были не молоды, они еще долгое время, благодаря тайным свиданиям, ощущали себя молодыми. Только в начале шестидесятых годов при очередной встрече у них впервые защемило сердце, потому что невозможно было не замечать определенных перемен: Стив потолстел, а лицо Жюли покрылось сеткой морщин.

Лечение на курорте в Цурцахе и деловые поездки в Швейцарию были действенным средством от семейной скуки и унылого однообразия на работе. И если Жюли на самом деле всего один раз ездила в Цурцах, то Боултон во время своих деловых поездок немало попутешествовал по Швейцарии, так что не все, что они рассказывали дома своим супругам, было ложью.

На следующий день Эрнест встал в девять утра, оделся, нашел в шкафу теплую шерстяную шапку, надел ее, надвинув на глаза, и отправился сообщать в отель, что заболел. К удивлению всех, кто его знал. Эрнест впервые в жизни не пришел на работу. Телефонная будка находилась метрах в ста от его дома на другой стороне улицы.

Чтобы сообщить о своей болезни, ему потребовалось не меньше усилий, чем он потратил на то, чтобы встать и одеться. Собственное тело казалось ему словно пустым, но при всей пустоте страшно его тяготило. Ночные побои давали о себе знать. Он едва мог передвигаться, кое-как он справился с собой, пусть медленно и с невероятным напряжением сил. Ему удалось встать, он смог одеться, его шатало, но он все же не падал, он надел-таки шапку, спустился по лестнице и пересек улицу. Он смог позвонить, как будто был цел и невредим, при этом он отметил про себя, что не вспоминает о прошедшей ночи, пока занят делом. Во время разговора разбитая верхняя губа опять лопнула, закапала кровь, но ведь никто этого не увидел. Надо, чтобы никто не увидел, как его изуродовали, и, поскольку улица в этот час была почти совсем безлюдна, а низко надвинутая на лоб шапка защищала его от любопытных взглядов, этого действительно никто не увидел. Жюли он звонить не стал. Что делать дальше, нужно было сначала еще обдумать. Едва проснувшись, он сразу подумал, что какие-то действия предпринять придется. Первая мысль его была о Якобе, вторая — о Клингере, с которым он должен связаться, он только еще не решил как — написать, позвонить или же лучше заявиться к нему прямо домой без предупреждения? Ему нужно было время на размышления, теперь он освободил себе для этого целый день, так что времени достаточно, в крайнем случае он прихватит еще ночь и следующий день.