Юрий Герт: Ночной разговор

Арон Григорьевич смолк, ушел в себя. Он поиграл ложечкой, потрогал - осторожно, кончиками пальцев - голову, словно проверяя, цела ли она, не раскололась ли на части, не дала ли по крайней мере трещину... И вдруг повеселел, глаза его, было померкшие, засветились, он загадочно усмехнулся и протянул мне пустую чашку:

- Подлейте мне, дорогой, да погорячее, не сочтите за труд... А я расскажу вам такое, что вы только ахнете, а может быть, даже не поверите, я сам, неверное, не поверил бы, если бы кто-то мне такое рассказал, да-да!.. Но я расскажу вам всю правду, как она есть!..

Грея чай (уже не в первый раз за этот вечер), я попытался представить себе финал этой истории. Сюжет в некотором смысле напоминал "Ромео и Джульетту", разумеется, с учетом современных аксессуаров, но с ним было трудно увязать загадочную улыбку, которая то возникала, то пропадала на лице у Арона Григорьевича, пока я хозяйничал у плиты, а он молча дожидался, когда я поставлю перед ним чашку со свежезаваренным чаем. На это требовалось время, поскольку ни он, ни я не любили чай в бумажных пакетиках, портящих вкус и съедающих весь аромат.

Но когда чашка с чаем, наконец, появилась на столе, а я сел напротив Арона Григорьевича, так и не придумав мало-мальски достоверного продолжения его рассказа, он отхлебнул пару глотков и сделался вновь серьезным. Брови его сошлись на переносье, выпятились козырьками вперед и почти накрыли помрачневшие глаза.

- Так вот, дорогой мой, - сказал он, - все, что теперь вы знаете, все, что услышали от меня, это только завязка, главное произошло потом... "Пропала?.. Риточка?.. Это как - пропала?.. Что это значит?.." - ничего не понимаю, сыплю один за другим глупые вопросы, а у самого в голове стучит: это мне в наказание... Это меня, меня - только не ведаю, за что - бог наказывает, он, всевидящий и всесправедливейший... "Утром, - говорит Раечка, - утром, как обычно, ушла наша Риточка в университет - и все... И не вернулась... А сейчас уже не то двенадцать, не то час ночи..." - "А что ее подружки, что Эстерка?.." - "Эстерка говорит, что ее на занятиях не было, и она посчитала, что Риточка заболела..." - "Вот так... А что же ты только сейчас проснулась, забеспокоилась?.." - "Я думала, она в библиотеке, она там иногда задерживается..." - "Да, но не до часу же ночи!.." Ну, не стану всего пересказывать, это ни к чему, скажу только, что спустя полчаса ко мне приезжает Раечка, и с нею Эстерка, и мы едем в полицейское управление, или как это здесь называется, сначала в одно, потом в другое, потом в третье, и нас везде выслушивают, записывают данные, приметы, адреса, обещают наладить розыск, а я смотрю и вижу, как отовсюду, со всего города свозят сюда бездомных бродяг, потерявших человеческий образ наркоманов, пьяных проституток и пытаюсь представить среди всей этой нечисти нашу Риточку - и не могу... Но это еще не самое страшное... Скажите, вам когда-нибудь случалось бывать в морге?.. И чтобы при вас открывали холодильные шкафы, и оттуда выкатывали на специальном столе прикрытое простыней тело, и чтобы вы брались кончиками пальцев за край простыни, ожидая и не веря, и молясь богу, чтобы там, под этой простыней, оказалась не она... Не Риточка... Не ваша внучка... Не дай вам господи когда-нибудь испытать что-то подобное... Но потом, после одного морга вас привозят в другой, и везде - холодильные шкафы, каталки, простыни, и под каждой - чье-то тело, бездыханное, мертвое тело... Да - положим, не вашей внучки, но ведь чье-то, какого-то человека, которого или сбила машина, или доканал где-нибудь на улице сердечный приступ, или который - что не редкость, возьмите статистику - покончил с собой, отравился, повесился, выбросился из окна... И все это - судьбы, человеческие судьбы, и у каждой смерти - своя причина... Но я подумал обо всем этом, признаюсь, потом, а тогда было не до того... Ни мне, ни Раечке... И знаете, кто нас выручал?.. Эстерка, у молодых нервы покрепче. Она с нами ездила, помогала, твердила, что с Риточкой ничего такого не могло случиться, но каждый раз, когда бралась за простыню, чтобы приподнять и заглянуть внутрь, личико ее, замечал я, становилось белее, чем простыня... Что же до меня, то скажу откровенно... Думал я в те минуты об одном: пускай... Пускай что угодно, только бы она, Риточка, была жива... Только бы с ней ничего не случилось...

Арон Григорьевич неожиданно всхлипнул, закрыл руками лицо: "Больше ни о чем я не думал..." Он произнес эти слова тоненьким, бабьим, сломавшимся голосом и, видно, сам смутился, устыдился этого голоса, этих слабых, беспомощных, старческих звуков. Пряча глаза, он смахнул платком со щеки мелкие, бежавшие одна за другой слезинки, трубно высморкался и бросил виноватый, скользящий взгляд в мою сторону.