Ромен Гари - Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху)

Юный принц сбежал по ступенькам лестницы и приветствовал Стефани с ребяческим восторгом. Он взял гостью за руку, как будто боялся ее потерять: судя по всему, он много мечтал и знал, насколько хрупкими бывают мечты. На секунду Стефани показалось, что сейчас он начнет показывать ей свои игрушки. Что, впрочем, Али Рахман и сделал: он отвел ее в зверинец, где жили львы, подарок императора Эфиопии его отцу, и стояли клетки с экзотическими птицами: каждый взлет их был взрывом красок. С ними соседствовали песчаные лисы и летучие обезьяны — уши у них были больше черных мордочек, взгляд был удивительным, страстным и жадным, как у влюбленных женщин. Привезенные из Японии золотые карпы сладострастно взмахивали плавниками среди актиний, без которых, уверил ее принц, они не могут обходиться — умирают от горя, стоит их разлучить с этими подругами…

— Надеюсь, что власти позаботятся о моих животных, — сказал Али. — Так как очень скоро мне придется покинуть дворец. Правительственным декретом он отдан народу. Это совершенно правильно. Здесь устроят музей. Я теперь такой же гражданин, как и все. Трудящиеся будут приезжать сюда на отдых… Добро пожаловать. Я порекомендовал организовать на будущий год музыкальный фестиваль…

— Это позор, — пробурчал Бобо. — Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь разделался с «народом» раз и навсегда. Хватит уже. Народ… Народ — это тяжелая работа, пот, слезы… Просто отвратительно. Карл Маркс сказал, что есть «природная несовместимость между народом и красотой».

— Он никогда не говорил ничего подобного, — проворчала Стефани.

— А ты, красавица, страдаешь пуританством и интегризмом, что означает, что для тебя народ — это тело Господне. Ты падаешь перед ним на колени, ты его почитаешь, ты возжигаешь ему свечи. Народ стал Иисусом Христом, он последний крик этой моды, моды на Иисуса и пасхального агнца, на тело Господне и почитание Святого Креста в форме серпа и молота. Я жду, что со дня на день увижу религиозную церемонию, во время которой профсоюзные вожди придут мыть ноги рабочему… Она уже у нас на носу, если так можно выразиться… Где вы планируете жить, принц? В Швейцарии? Как правило, «бывшие» всегда выбирают Швейцарию.

Али Рахман улыбнулся.

— Вовсе нет. Я, возможно, поеду в Англию и буду там изучать новые методы ирригации пустыни, но я, конечно же, вернусь сюда, чтобы служить своей стране как обыкновенное частное лицо. Я, знаете ли, всем сердцем разделяю новые идеи. Я за демократию…

Стефани взглянула на него с жалостью. Бедняжка. Он так отчаянно старается не отставать от жизни… Но если судить по серьезности, вернее, по печали в его красивом взоре, не все идет так уж гладко. Чувствуется, что под английским блейзером продолжает жить принц древних империй…

Он показал им дворец. Несмотря на атмосферу выставленного на продажу дома, и на «тронный зал», где трон, викторианское кресло из красного плюша, неумолимо напоминал об английских ягодицах и Артиллери-мэншенз, [26] Дорогой жилой комплекс в центре Лондона. искусство Омейядов [27] Арабская династия (661–750). проявлялось то здесь, то там в красоте мозаик, гармоничных пропорциях, коврах, а главное, в том необыкновенном архитектурном чутье, позволявшем повсюду отыскивать прохладу и тень, которое эти сыны пустыни донесли до Гранады. Во дворце было слишком много подушек, а стулья и кресла выглядели неуместным вторжением в образ жизни, веками не знавший им применения. Повсюду стояли очень красивые сундуки, хранившие, наверное, настоящие сокровища, по стенам вились восхитительные по изяществу и цвету мозаичные надписи, а в мебели, привезенной с Запада, чувствовался кричащий дурной вкус выскочки. Но от чего у Стефани перехватило дух и что наполнило ее одновременно и восторгом и страхом, так это оружейный зал.

Через него, казалось, прошли все воины на земле — и навсегда оставили в нем свой след. Здесь были великолепные доспехи — некоторые из них относились к эпохе Крестовых походов, — а стены были увешаны холодным оружием всех времен: саблями, кинжалами, копьями; вне всяких сомнений, это была самая полная частная коллекция орудий, которые со дней основания веры служили для того, чтобы кромсать тела и резать глотки.

Стефани никогда не видела более зловещих предметов. Они исходили ненавистью, кровожадностью и безжалостностью. Ее охватило возмущение, даже негодование. Эти, казалось бы, неодушевленные вещи жили своей жизнью — настолько громко и пылко заявляли они о своих смертоносных намерениях. Никакое огнестрельное оружие не могло соперничать с их силой и выразительностью.