М. С. Мы привезли свой журнал… несколько экземпляров. Если кто-то захочет взять — пусть люди берут, знакомятся.
М. П. Спасибо большое. Вы заметили — у нас много литературы лежит на столах. Люди берут читать. Бывает, подходят — набирают гору книг и журналов, садятся и смотрят. Многие говорят: мы будем к вам ходить читать.
…Звучала негромкая музыка; негромкие разговоры за соседними столиками… иногда коротким грохотом напоминала о себе кофемолка… пахло чем-то непередаваемым, горьковато-пряно-сладким… И было так приятно смотреть на уверенную в себе, свободную, умную и очаровательную молодую женщину, поддерживать интеллигентную, но лёгкую беседу и — чувствовать себя «в своей тарелке». Как давно уже не было…
От Волхонки до Чистых Прудов
Максим Лаврентьев, главный редактор журнала «Литературная учёба», в день нашего отъезда зашёл за нами в ресторанчик у Курского вокзала, где мы обедали, и увлёк с собой по маршруту, освоенному им… как собственные стихи. Впрочем, оказалось, что это вовсе не беспочвенные фантазии восторженной экскурсантки, которую ведут по тайным тропам неисчислимых исторических перипетий. Стихи действительно есть! Целая поэма. Её строфами буквально схвачено наше недолгое, но увлекательное путешествие по весенней Москве — странно немноголюдной, пронизанной солнечным светом, овеваемой прохладным ветром, такой непритворно гостеприимной и такой ласковой. Вот эта экскурсия — слово в слово, разве что со сдвигом вспять дней этак на двадцать-тридцать!
Там, где на месте сталинской воронки
Поднялся вновь дебелый храм Христа,
Покинул я ту сторону Волхонки
И перешёл на эту неспроста:
Признаюсь вам, в Российский фонд культуры
Я нёс бумаги для какой-то дуры.
И опоздал, конечно. (Как назло
Всё время попадаю в передряги!)
Обеденное время подошло.
Ну что ж! Охранник передаст бумаги.
Пускай она заслуженно поест,
А мне пора освободить подъезд.
Вот спуск в метро. Но день такой весёлый,
Что захотелось погулять, как встарь.
Так, помнится, пренебрегая школой,
Бродил я здесь.
И тоже был январь.
Бассейн ещё пыхтел клубами пара,
Но полз троллейбус так же вдоль бульвара.
Покаявшись за прошлые года,
Зима повсюду сделала успехи.
Лопатами крошили глыбы льда,
Сгребали снег бесстрастные узбеки.
А дальше впереди бульвар был пуст
И гулко отдавался снежный хруст.
Направо поперёк бульвара лодка
Дурацкая привычный портит вид.
А в лодке, словно за неё неловко,
С собой несхожий Шолохов сидит.
И, опасаясь новых козней вражьих,
Налево убегает Сивцев Вражек.
А вот и Гоголь. С ним произошла
Лет шестьдесят назад метаморфоза:
Измученного лицезреньем зла
Сменил здесь бодрячок официоза.
Прилизан и дипломатично сер
Сей дар Правительства СССР.
С верблюдом про себя сравнив кого-то,
Кто сплюнул под ноги на тротуар,
Я обошёл Арбатские Ворота
И на Никитский выбрался бульвар.
Он и у вас не вызвал бы восторга:
Театр скучнейший да музей Востока.
Иное дело милый мой Тверской!
Да, потрудились тут, обезобразив
Бульвар старинный заодно с Москвой.
Но всё ж малоприметен Тимирязев.
И лишь Есенин, точно Командор,
Кидает сверху вниз нездешний взор.
Вокруг него собранье пёстрой шоблы.
Седые панки квасят без конца.
Скамейки оккупировали коблы.
Ни одного нормального лица!
Но эти морды наглые, косые,
Рифмуются с таким певцом России.
Мелькает за оградой старый дом,
Чьи стены для меня всего дороже.
Должно быть, то Эдем или Содом,
Что для иных почти одно и то же.
Какие люди отрывались тут!
А я — я приходил в Литинститут.
Хотя какая к чёрту alma mater!
Мы разошлись, как в море корабли,
Но, вероятно, пересох фарватер,
И вот сидим и ноем на мели.
Уж лучше бы строчить нас научили
Для заработка — в день по доброй миле.
Нет, нет, шучу! Спасибо и за то,
Что мне профессор объяснил толково
(А он был дока и большой знаток):
Поэзия — не вычурное слово,
Прозрачность в ней важна, и глубина:
Хоть видно камни — не достать до дна.
Читать дальше