Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

— Как в фантастическом кино. Мысли читаете?

— Увы, увы. Я не читаю их. Зачем мне мысли, если я вижу раньше мыслей? Я познаю источник этих самых мыслей. Если б я мысли читал, зачем было б подопытному рот открывать? Вы не совсем внимательны. Иль не логичны.

— Виноват, сплоховал. Вы меня потрясли этим источником, который где-то прячется, за закрытым ртом. Этого ни в каком фильме не видел и ни в одной книжке не читал.

— Хорошо. Значит, нам есть с чего начать. За что зацепиться. Хотя этот крючок весьма слабый, он может оборваться, давайте поищем какой-нибудь другой, понадёжнее.

— А как мы его найдём?

— Да вот не знаю. Может, мы начнём с пустыни.

— С какой именно? С Кара-Кум, или другой какой? Пустыни я не знаю, не жил там никогда, и от жары не страдал, и от голода, и пить всегда было, когда хотел. И такого, чтоб без людей очень долго быть одному, тоже не припомню.

— Хм. Хм. Я начинаю думать, что нам не с чего начать. И это хорошо. «И был вечер, и было утро». И было хорошо.

Человек ушёл в себя, самоизолировался на какое-то время, а потом снова возвратился в пространство разговора.

— Вернёмся в пропасть разговора, — сказал он. — Потому что это не пространство, а пропасть, и нам с вами не удаётся начать. И это хорошо, потому что в других случаях выходило так, как будто бы беседа уже началась, хотя на самом деле это было два голоса в пустыне. Один — в одной, скажем, Сахаре, а другой голос — в другой, пусть в Калахари.

— Вы начали с того, что кто-то открывает рот.

— Конечно. Чтоб сказать хоть что-нибудь, любой живущий открывает рот.

— И тут он выдаёт себя с ног до головы!

— Да! Вы угадали.

— Я на самом деле угадал!

— Но можно было и догадаться.

— Да какая разница. И вот он заговорил, а вы тут как тут. И видите источник его мыслей, и читать эти мысли нет надобности, вы их видите все разом, как городские дома с дельтаплана. Примерно так?

— Совершенно точно.

— Как логично. Надо же. А как же это на самом деле? В действительности, так сказать.

— Практиковаться надо. Чтоб не было ошибок. Чтоб рот открыл — и подноготная его лежит перед тобою.

— Бог ты мой, как интересно!

— Вы уж извините, но интересного тут мало. Даже совсем ничего интересного. Это — как земное притяжение. Вот оно есть, и всё. Кому это интересно. Ну, ходим мы по Земле, ну, притягиваемся. Кто этим восхищается? Кого это впечатляет? Ну, может, кто и найдётся? Какой-нибудь романтический физик. Быстрый разумом Невтон. А так, вряд ли это повод для восторга.

— Так как же проникнуть в эту подноготную?

— Она открывается перед вами вся. Как на ладони. И что, на всё это обязательно смотреть? Совсем не обязательно. Думаю, даже не стоит. Оно не заслуживает того, чтоб туда заглядывать.

— Но вы этому учились? Тогда зачем?

— Нет, не учился. Это — побочные знания. И мысли не было совать свой нос туда. Но так выходит, что от этого и не открестишься. Вот он открыл рот, и всё.

— Вот беда. А каким же было основное знание? Которое всеобъемлющее?

— Изучал я отщепенцев. Оторванных от всех. Отвергнутых. Отодвинутых от куска хлеба и от куска сахара тоже. Начиналось всё так.

Человек начал свой бесконечный рассказ. Через какое-то время, может, двое суток, а может, и через две минуты он увидел, что его никто не слушает. Потом он вспомнил, что рядом с ним и прежде-то никого не было, что ему показалось, что его кто-то о чём-то спрашивает. Давно его никто и ни о чём не спрашивал. Да и вряд ли спросит. И он продолжал свой рассказ о необыкновенной красоте, которая всегда — друг одиночек, кем-то избранных, возвышенна до такой степени, что и дела нет до неё никому, возвышайся она хоть над всей вселенною, поднимайся и удаляйся туда, куда не достать ни человеческому глазу, ни глазу телескопа.

Человек всё говорил и говорил, но уже не вслух, а в уме, про себя, чтоб его никто не слышал. Хотя разговоры с самим собой и не запрещены законом, мало ли что.

— Алё!

— Алё!

— Это Дуся.

— Очень рад, безмерно счастлив, звонок неизвестного — к добру.

— Это не неизвестный, а когда-то известная. Это Дуся — источник вашего вдохновения и радостей, которые бывают только неземными, небесными, как выражались вы тогда, не знаю, какие выражения сегодня у вас в ходу, но тогда вы утверждали, что Дуся — ваша мечта, единственная фея, которая может заменить всё сущее на земле. Это та самая девушка, к вашему сведению.

— Дуся, я узнал тебя! Как ты там? Счастлива, радуешься всему или уже нет?