Михаил Чулаки: Праздник похорон

— Ну как поживает бунтующее поколение?

— Ну уж бунтующее. Реплики в публику иногда себе позволяем, не более того.

Павлик когда-то пытался поступить в театральный, потому у него мелькают иногда сценические сравнения. С театральным не вышло, но всё-таки он постарался устроиться поближе к искусству: учится на киноинженера.

— Каковы же последние реплики? Твои в частности?

— Да всё те же: чтобы вволю было воли!

Это означало: не лезьте в мои дела.

Варя вмешалась:

— Давай-давай, торопись: женишься, ребёнка родишь — никакой тебе воли не останется.

— Намёк понял: я вас держу в неволе, дорогие предки. А я-то думал, что вы меня.

— Взаимно. Все друг друга держат взаимно.

Владимир Антонович не просто нашёл компромисс в лучшем дипломатическом стиле, он высказал выстраданное убеждение: действительно же, все друг друга держат, все друг с другом связаны, и чем ближе — тем теснее связаны, тем чаще мешают друг другу — и толкаются, и невольно ударяют локтями…

Кажется, Варя тоже хотела что-то сказать по тому же поводу, но Павлик вдруг привстал, прижал пальцем губы — мол, тсс! — и вышел на цыпочках. Слух у него молодой, да и сидел он у самой двери, ловил краем уха голоса из бабушкиной комнаты. Вернулся он через минуту — торжествующий.

— Слушайте новый шедевр! Начало я упустил, но всё равно:

«Чуждым бёдрам и чужим устам», а?!

— «От забот всей плотью подустав», — возразила Варя. — Очень даже образно. Этот Жених понял женскую душу: знаете, как устаёшь всей плотью от бесконечных забот!

Женщина не может не пожаловаться. Владимир Антонович не стал спорить, наоборот, как бы подхватил за Варей:

— Действительно, мамочкин Жених прав: когда своя плоть подустала, невольно обратишься к чужим бёдрам!

Дорогая мамочка воспитывала его в чопорности: нельзя было не то что заговорить дома «о чём-то таком», но и подумать трудно! Потому Владимир Антонович постарался, чтобы Павлик не знал никаких дурацких табу, чтобы он-то никогда не мог подумать, будто родители нашли его уже готовым. Сделали! Вырастили из двух клеток! И это естественно, а значит — прекрасно. А сам Владимир Антонович, когда случается пошутить на «такие темы», испытывает чувство свободы: да, он шутит о чём хочет и плевать ему на ханжеские запреты!

Варя тоже любит разговоры «ниже пояса» и потому ответила с удовольствием:

— Ничего, плоть отдохнёт и опять готова к употреблению. Как в анекдоте, помнишь? «Мы тоже страстные, нам просто некогда».

Как хорошо, что они смеются об этом вместе с сыном: меньше шансов, что Павлик будет когда-нибудь чуждаться их так же, как нынче Владимир Антонович чуждается своей мамочки.

Они втроём ещё не отсмеялись, когда в дверях кухни замаячил Жених.

— Д-до свиданьица. Спасибо. Оч-чень душевно поговорили. Оч-чень душевная женщина. Первая меня поняла. Скоро и другие. Ещё все увидят. П-поздние поэты тоже бывают. Тютчев тоже поздно. Сейчас везде выходят такие — народные. Хватит, нас душили официальные. Смешно: поэт — официальный. Везде чиновники — и поэты-чиновники. А теперь хватит!

Жених явно собрался говорить долго. Ну да лаконичных пьяниц свет, наверное, ещё не видел. Владимир Антонович встал.

— До свидания. Спасибо, что заходите. Мамочка вас любит.

— З-замечательная женщина! Душевная! Хорошо вам с такой мамой! А моя в стихах ничего не пендрит. Ничего! Ей не понять.

— Да-да, спасибо.

Владимир Антонович теснил Жениха, и тот наконец оказался на площадке.

— З-замечательная женщина.

— Да-да, спасибо.

Слава богу, удалось закрыть дверь.

— «Целовался, нежность расточая, чуждым бёдрам и чужим устам», — пропел Павлик. — И как только бабуля поощряет такие вульварные стихи?

— Действительно, всё перевернулось, — в недоумении сказала Варя. Есть такой оттенок: недоуменное осуждение. — Чтобы раньше она потакала такому, с позволения сказать, поэту. Мало того что неофициальный, так ещё ругает чиновников! Помните, как она любила жаловаться? «Ходят всякие в исполком, разводят стихийность!» Вот уж ничего не осталось от человека, если уже и стихийности не боится.

— И вульварности! — гнул своё Павлик.

А Владимир Антонович подумал о матери этого Жениха. Милая старушка, каждый день таскает тяжеленные сумки. Часто Владимир Антонович догоняет её по пути от универсама к дому и всегда помогает донести. И вот, оказывается, Жених ею недоволен, мать, видите ли, его не понимает. Зато мамочка Владимира Антоновича для Жениха — «замечательная женщина». Владимиру Антоновичу бы такую — тихую, вечно копошащуюся по хозяйству, каждый день из последних сил семенящую по магазинам. Да, ему бы такую, наверное, Владимир Антонович искренне бы её любил. Или закон такой, что легче любить чужую мать, чем собственную?