Януш Вишневский - Любовь и другие диссонансы

«Господи, я не танцевала так уже сто лет, — смятенно думала она; мысли обгоняли друг друга, прыгали в голове шариками для пинг-понга. — Но почему? Я не инвалид, не урод, почему же я не живу, не танцую, не экспериментирую с новыми блюдами, не выращиваю экзотические цветы на подоконнике, не знакомлюсь на улице?..»

На маленькой сцене появилась пышная мулатка с алой повязкой на смоляных волосах. Ее крупное тело словно отзывалось на каждую ноту, и она не казалась неуклюжей, наоборот, была похожа на гибкую пантеру. Анна взяла бокал с виски и осушила его одним махом.

— Потанцуете со мной? — услышала она и обернулась. Перед ней стоял музыкант, только что извлекавший прекрасные звуки из саксофона, и приветливо улыбался.

Не дождавшись ответа, властным движением привлек Анну к себе. Она чувствовала его терпкий и приятный, очень мужской запах. Потом он отодвинул ее от себя и резко отклонил вниз. Ее густые каштановые волосы коснулись паркета и снова взметнулись вверх. Две нижние пуговицы на платье расстегнулись, и Анна почувствовала, как оголилась ее нога в черном чулке. Саксофонист снова прижал ее к себе. Ей хотелось, чтобы этот танец не заканчивался. Яркая помада чуть расплылась, смягчая контур губ. В мерцающем неоновом свете она с радостью подчинялась партнеру, касалась его грудью, и это было невыразимо приятно. «Надо же, — промелькнуло в голове, — какой я могу быть развратной!». Эта мысль ей понравилась, и она повторила ее вслух по-русски. Саксофонист удивленно приподнял брови.

— Мой господин, — обратилась она к нему по-русски, — давайте поговорим о сексе! О сексуальных фантазиях! Представьте себе, я ни с кем никогда об этом не говорила! Не знаете, почему?

Танец закончился, она рассмеялась и сжала лицо музыканта в ладонях. Он поцеловал ее ладонь, и запястье, и ямочку на сгибе локтя.

Казалось, в груди у нее взорвался праздничный салют. Она приложила усилия, чтобы наконец от него оторваться.

— Сексуальные фантазии… — бормотала она вполголоса. — Надо же, что мне в голову пришло! Такое ощущение, что я обезумела. И это мне нравится! Нравится!

Саксофонист на минуту исчез, а вернувшись, с полупоклоном преподнес Анне фигурку из оникса молочного цвета. Медведь, символ Берлина. Анна улыбнулась, сжала сувенир в руке, приятно гладкий, прохладный.

Потом они снова пили, и Манфред излагал собственную теорию относительности. Он искренне считал, что Бог един. И что именно Он программирует судьбы, потому что управлять таким хаосом может только тот, кто обладает всей информацией.

Вечер внезапно превратился в ночь.

Анна чувствовала, что очень устала. Единственным желанием было снять туфли и закинуть повыше отекшие ноги. Выйдя на воздух, она прижала ладонь к разгоряченному лицу, вздохнула. На улице похолодало, изо рта вырвалось облачко пара.

Вдруг она услышала негромкий звук. Подняла глаза: в темноте свободно парил белоснежный голубь. Словно стараясь привлечь ее внимание, он усердно взмахивал крыльями. Не отрывая глаз, она следила за траекторией его полета. Будто заметив ее взгляд, голубь взметнулся вверх и замер близ маленького окна с решеткой в доме напротив. Окно было темным, но где-то в его глубине теплился слабый огонек.

Сердце Анны заколотилось. Она разглядела в окне мужской профиль. Да, никаких сомнений — это был мужчина. Ей показалось, что он изучающее смотрит на нее.

Внезапно она ощутила такую острую тоску и боль, что согнулась пополам, обхватив себя руками. Это зарешеченное окно выглядело чудовищным контрастом с только что пережитым ощущением легкости и свободы.

«Что со мной… Неужели я просто тяну лямку до пусть не победного, но все равно конца… Я как зимний сад. Пустой. Деревья замерли в странных вычурных позах, чёрные, насквозь продрогшие… Стоит апрель, а у меня на душе холод. Жизнь теплится, но так глубоко и слабо, что это почти незаметно. Все ушли, все умерли, я — опустевший сад…»

Белый голубь продолжал свой танец, возносясь все выше и выше.

Анна почувствовала, что ей трудно дышать. Голова закружилась, перед глазами поплыли тысячи маленьких разноцветных звездочек. Она почувствовала, как ее подхватывают чьи-то сильные руки. Это был Манфред.

Разбудил ее стук. Заспанная, с растрепанными волосами, нехотя открыла дверь. На пороге стояла румяная и свежая, как будто и не было позади бурной ночи, Марина Петровна.

— Анечка, завтрак скоро закончится. А я умираю с голоду! И вообще, поедемте скорее смотреть Берлин. До двух осталось совсем мало времени.