Януш Вишневский - Любовь и другие диссонансы

Поднимаясь, не могла понять, отчего ей стало легче дышать. Хлопнула входная дверь, очень сильно, и она поняла — Сергей ушел. Прикоснулась к лицу. Вот, значит, как это бывает, когда тебя бьет мужчина — не страшно, но противно и хочется поскорее умыться.

Анна включила воду, приняла душ, и только потом заплакала.

«Наплевать! Я бы выдержала еще сотню пощечин, если это — плата за любовь Струны!»

Через полтора часа, свежая и бодрая, с все еще горящими после пощечин щеками, она стояла перед Мариной Петровной.

— Анечка! — воскликнула та, — я так переживала! У вас все в порядке? Как вы себя чувствуете?

— Марина Петровна, — улыбнулась Анна, — давайте, мы выпьем кофе, и я вам все расскажу.

Они уселись за маленький столик.

— Марина Петровна, — произнесла Анна, — такое случилось со мной впервые в жизни… Я влюбилась, я наконец поняла, что это такое — любовь! Только сейчас…

Взволнованно и сбивчиво она поведала Марине Петровне о своем путешествии в Царское село — о Струне, o Сергее, его негодовании, об окурках в английской чашке.

Марина Петровна слушала, не перебивая, не задавая вопросов. Сказала лишь:

— Знаете, Анечка, любовь — это такая редкость… Надо хвататься за нее обеими руками и не отпускать… Беречь… Анечка, вы счастливы?

— Да, — сказала Анна серьезно, — я счастлива.

Большая группа китайских туристов вывалилась из четырех автобусов, остановившихся у гостиницы, и плотным кольцом окружила бюро обслуживания в ожидании ключей от номеров. Я подумал, что китайцев всегда много, и не только в Китае. Спотыкаясь об их чемоданы, с трудом добрался до лифта. И вдруг услышал:

— Господин Струна, господин Струна, подождите, пожалуйста, подождите!

Молодой служащий ресепшн, торопливо пробираясь сквозь толпу, бежал ко мне, размахивая белым конвертом.

— Господин Струна, мы пытались связаться с вами еще вчера вечером, но ваш телефон не отвечает. Вам следует немедленно позвонить в Берлин. Ваш сослуживец, — он взглянул на конверт, — некий господин Кошуа просит срочно ему позвонить. Он многократно звонил нам в течение суток. И ночью тоже. А сегодня утром к нам приходил сотрудник немецкого посольства.

— Не Кошуа, а Джошуа. И не сослуживец, а друг, — поправил я, вскрывая конверт.

На распечатке электронного письма, адресованного директору гостиницы, было написано по-немецки:

Струна, куда ты, мать твою, подевался?!!

Я обзвонил всю Москву и окрестности, включая немецкое посольство. Не хочется верить, что ты умер. Ты не должен сейчас умирать, Струна. Не имеешь права.

Номер твоего мобильника снится мне по ночам. Почему ты не носишь его с собой? Ты нужен нам, Струна. Очень нужен. Больше Свену, чем мне. Если ты не позвонишь сегодня (среда), я замучаю девиц из бюро обслуживания до смерти.

ПОЗВОНИ КАК МОЖНО СКОРЕЕ, Джошуа А., Панков.

После этого следовало длинное послание по-английски директору гостиницы, в котором Джошуа сначала просил немедленно найти меня, потом требовал передать мне это письмо и наконец грозил неприятностями, если его просьба не будет выполнена.

Видимо, случилось что-то серьезное. Я вспомнил, что, уезжая с Анной в Санкт-Петербург, оставил свой сотовый на ночном столике, рассудив, что он мне там не понадобится.

Меня охватило страшное беспокойство. Все лифты были заняты китайцами, и я бросился к лестнице. С трудом переводя дыхание, вбежал в свой номер. Пол в прихожей был усыпан конвертами, которые в мое отсутствие, видимо, просовывали под дверь. В моем телефоне было около ста пропущенных звонков от Джошуа, и вся память забита эсэмэсками. Я сел на подоконник, закурил и набрал его номер.

— Струна, — услышал я его спокойный голос, — хорошо, что ты не умер. В ночь с понедельника на вторник Свен пытался покончить с собой. Какой-то писака из берлинской газетенки обиделся на него за то, что он не хотел дать ему интервью, и в ресторане его жены добыл за деньги какую-то лживую информацию. Потом сфотографировал могилу на кладбище и отправил все это в свою газетенку. Он написал, что в смерти жены и дочки виновен Свен, потому что не заботился о семье и занимался только научной карьерой. Даже на похороны не соизволил пожаловать. Статья вышла в понедельник утром с анонсом на первой полосе. А наша больная на всю голову Аннета принесла газету на занятия, чтобы провести дискуссию о журналистской этике, об ответственности за печатное слово и о том, как оно соотносится с истиной. Свен молча вышел. Я последовал за ним и старался все время быть рядом. Но после обеда у меня закончились сигареты, и я был вынужден на несколько минут выйти в магазин. Когда вернулся, Свена и след простыл. Ближе к полуночи он лег на автостраде на Берлинер Ринг, у того самого места, где произошло несчастье. Ты меня слышишь, Струна, черт тебя дери? Почему ты молчишь?!!