Януш Вишневский - Любовь и другие диссонансы

Выходя из машины, Арина сказала:

— Берегите себя. И живите долго, потому что когда-нибудь, когда научусь играть на скрипке, я вас найду. Где бы вы ни были…

По пути в гостиницу я спросил у водителя, в котором часу закрываются московские книжные магазины.

— Некоторые вообще не закрываются. Водку, огурцы и книги можно купить в Москве в любое время дня и ночи, — ответил он с улыбкой.

— Не могли бы вы отвезти меня в книжный? Я там не задержусь.

— Конечно. А какие книги вы хотите купить? — спросил он.

— Всего одну.

— Напишите название, я позвоню в магазин и сделаю заказ. Если такая у них есть, вы сможете сразу получить ее на кассе.

— Вы уверены, что такое возможно? — не поверил я.

— Ясное дело! Пишите, — он протянул мне клочок бумаги и ручку.

Слушая, как он по телефону диктует мой заказ, я думал о том, что капитализм в России продвинулся гораздо дальше, чем в Берлине или Варшаве. В Берлине я даже не стал бы задавать подобный вопрос, а в Варшаве ночью водитель в лучшем случае отвез бы меня в какой-нибудь киоск, где продаются пресса и дамские романы. А ведь мне нужна была такая книга, какую даже днем далеко не во всех книжных можно найти.

— Девушка спрашивает, не ошиблись ли вы в фамилии автора. Вы написали «о» с двумя точками, а у них есть только с «ое» и только по-английски.

Действительно, в спешке я написал неправильно — «Schönberg» вместо «Schoenberg». Эмигрировав в Америку, он поменял немецкое «ö» на английское «ое».

— Она права, я ошибся…

Когда лимузин остановился у освещенной витрины книжного, к нам тотчас подбежала девушка с книгой и специальным устройством для оплаты карточкой. Я проверил, действительно ли это книга Шонберга [29] Гарольд Чарльз Шонберг (1915–2003) — американский музыковед и музыкальный критик. о Горовице, и протянул девушке свою кредитную карту. Не прошло и пары минут, как я держал в руках книгу, а лимузин катил дальше. Да уж, видимо, в Москве к избитой фразе «время — деньги» относятся не как к рекламному слогану…

В сияющем огнями холле гостиницы у бюро обслуживания гудела толпа. Из ресторана доносилась громкая музыка. Похоже, русская свадьба после полуночи мало чем отличается от польской. Я протиснулся к лифту, поминутно отказываясь от предложений выпить водки и отвечая, что не знаю, где сейчас Катя, Юрий или Наташа. Проходя мимо ресторана, увидел, как какая-то очень толстая женщина, задрав юбку почти до трусов и не сняв обуви, танцует на крышке рояля танец из тех, что в Берлине исполняют у шеста стриптизерши. Мужчина в смокинге яростно стучал по клавиатуре кулаками. Я пришел в ярость. Энергично работая локтями, подбежал к роялю, схватил женщину за ноги и закричал:

— Что же вы, черт вас побери, делаете?! Вы сломаете инструмент!

Она перестала танцевать и принялась кричать что-то «пианисту». Толпа вокруг рояля затихла.

— Перестаньте, пожалуйста, перестаньте! Прошу вас!

К мужчине в смокинге подошла девушка из бюро обслуживания. Она что-то сказала ему и попыталась закрыть крышку. Тот завопил:

— Я могу купить не только эту развалину. Я могу купить весь твой отель, дорогая! Правда, Маша?! Скажи ей и этому придурку-иностранцу, что я всё могу купить! Скажи! Я всё тебе куплю, Маша, всё! Рояль. Сумочку, айфон, три рояля! — кричал он, грубо отталкивая девушку.

Наконец несколько мужчин силой оттащили его от рояля и вывели из ресторана. Толпа расступилась, и я направился к лифту. Джошуа как-то сказал мне: «Ты со своим правдолюбием когда-нибудь доиграешься! Постоянно ходишь по краю пропасти, и пока тебе удается не сорваться, но всему когда-нибудь приходит конец! Помни об этом…».

Мне нужно было выпить. Оказавшись в номере, я, не зажигая света, подошел к минибару, вытащил оттуда первую попавшуюся бутылку, открутил металлическую пробку и жадно глотнул. Потом упал на кровать прямо в одежде и слышал арфу, метро, шаги на лестнице, рояль, мяуканье кошки, стук клавиатуры компьютера, пение, шум листьев, церковные колокола, женский крик, женский шепот, свой собственный голос. Я прикрыл голову подушкой…

Проснулся я почему-то на диване. Пустая бутылка из-под джина лежала на полу. Рядом, на мятом пиджаке, валялись мои туфли. Я встал, чтобы закрыть окно, и заметил на кровати перевязанную серо-зеленой лентой пластинку. Старинную, из черного винила. Я осторожно развязал ленту, которая показалась мне знакомой, и вспомнил: это же лента Анны! С потертой, местами покрытой пятнами обложки улыбался Высоцкий. К ленте была приклеена страничка, вырванная из календаря, с запиской, датированной вчерашним днем: