Марина Яковлева - Баллада о Розеттском камне

А утром трава стала еще зеленее, деревья — еще выше. Иллюминаторы вселеннолета заслонила листва. «Расчетные данные для загрузки в генный аппарат готовы». Дэвл запустил программу. Через полчаса из генного аппарата выскочили два крохотных существа и, увеличиваясь в размерах прямо на глазах, проскользнули сквозь сетку ограждения, превратившись в громадных горилл, промчавшихся в сторону леса и скрывшихся в высокой траве. «Что за чертовщина? Где два верблюда?! В курсовой требуется получить верблюдов!» Но тут с конвейера выскочили еще двое. Сантиметра по три каждый. Пробежав немного, они взлетели, и размах крыльев у них увеличился до полутора метров. Они становились все больше и поднимались все выше, пока не скрылись из глаз. «Птеродактили! — обалдел Дэвл. — Что происходит?!» Затем появились два медведя, а за ними такая пара, которой и названия нет. Дэвл кинулся к пульту и набрал «СТОП». ЭВМ ответила: «Программа надежно защищена. В случае отключения питания генный аппарат в аварийном режиме продолжит работу до полной обработки массива данных». Вот так. Видимо, от удара какая-то схема сбоит, а результат… И аппарат продолжал работу, а на планете появлялись все новые птицы, гады, звери.

И прошел день, и ночь прошла. Когда Дэвл проснулся, она уже сидела в вольере на траве. У нее были вьющиеся волосы цвета воронова крыла, окутывавшие ее, словно легкое облако. Глаза у нее были синие-синие, как два цветка. А все остальное… трудно сказать… слово «тело» тут не подходит. Глаза у нее были, как два цветка, а сама она была словно сияние — как солнце, только еще чудеснее и нежнее. Словно сияние, окутанное темным облаком, чтоб с непривычки люди глаза не обожгли.

Я бросился к ней, но в двух метрах ноги отказались повиноваться, и я неожиданно для себя спросил:

— Как вам спалось?..

Она удивленно взглянула и сложила губы трубочкой, будто хотела что-то сказать.

— Что?

— О? — повторила она и улыбнулась.

— Вы меня понимаете, да?

— А? — радостно произнесла она и засмеялась.

Тут меня осенило: она не умеет разговаривать!

— Дэвл, — сказал я и ткнул себя пальцем в грудь.

— Эва, — счастливо повторила она за мной и легонько дотронулась до себя.

Что ж, пусть это будет ее именем… Я показал пальцем на себя: «Дэвл», а потом на нее: «Эва». Она попыталась повторить. Со второго раза вышло верно. Вскочив, счастливая, она побежала, полетела по траве, выкрикивая наши имена. Странно, но лицо ее показалось мне знакомым, хотя никогда — никогда в жизни! — не видел я такого прекрасного лица. На кого же она похожа? На кого же?.. Мать честная! Неужели?! Не чуя под собой ног, я бросился к вычислительной машине. Так и есть! Вместо чтения информации с диска, машина ввела голограмму, то есть меня, находящегося в поле считывания!.. Эва действительно была похожа на меня, только очень красивая. Я смотрел на нее, а она все бегала по лугу, выкрикивая наши имена — свои первые в жизни слова. И вдруг остановилась у яблони.

Я не преувеличиваю, все было именно так: она подошла к яблоне и взглянула на яблоневый бутон. Он тотчас раскрылся. Ева потянулась к ветке, чтобы вдохнуть нежный яблоневый аромат. Розовые лепестки осыпались, и свершилось чудо: на наших глазах крохотная почечка стала превращаться в плод, в настоящее яблоко. И оно, сначала такое кислое, такое терпкое даже на взгляд, зазолотилось, впитывая Евино тепло, Евино сияние. Вот уже прозрачно-хрустальное яблоко висело на дереве. Ветка качнулась. Яблоко оторвалось и упало бы на землю, но Ева успела подхватить его. Еще минута — и она бы его надкусила, но я успел закричать: «Ева! Не ешь! Нельзя! Ева! Нельзя!!!»

ИЗ ПРАВИЛ, НЕ НАРУШАВШИХСЯ БОЛЕЕ ВОСЬМИ ВЕКОВ: «Запрещается скармливать «экспериментальным особям» продукты внеэкспериментальных цивилизаций во избежание нарушения динамического равновесия во Вселенных…»

Я не имел права есть на планетке яблоки, разбрасывая огрызки где попало, чтобы из них вырастали яблони.

«Ева! Нельзя! Не ешь!» Она не поняла, но застыла с яблоком в руке, а потом вдруг вытянула руку с яблоком перед собой и пошла мне навстречу, так доверчиво и открыто улыбаясь, что во мне все перевернулось. Подошла и остановилась, не умея ничего сказать, и я проклял все на свете — будто обкрадываю младенца: у нее всего-то богатства в этом мире, что два слова, которые она умеет говорить, да это хрустальное яблоко… Вот чертово яблоко! Что ж делать?! И тут я сообразил: сняв с руки часы, протянул ей, сказав: «На, Ева!» — и как мог улыбнулся. Она засияла, одной рукой взяла часы, другой дала мне яблоко: «На…» Потом подумала и добавила: «На, Дэвл, на!» Я помог ей надеть часы, а яблоко спрятал в карман. Уж как она была рада! Полчаса прошло, а она все прыгала на одной ножке и, изредка останавливаясь, кричала мне своим нежным серебряным голосом: «Знаешь, который час?!» Это я ее научил! И мы оба смеялись от счастья, и она, словно маленькая девочка, падала в высокую траву и исчезала, а я делал вид, что очень испугался и ищу ее, тогда она неожиданно выныривала из травы, совсем не там, где я ожидал, и кричала мне: «Дэвл!!!» И я уже не знал, где я нахожусь, на небе или на земле, и любил весь мир, и готов был все отдать, лишь бы слышать ее волшебный голос, лишь бы видеть ее. Мне казалось, что молодая планета, юная, нежная Земля, ее леса, деревья, ее птицы и звери кричат, захлебываясь от восторга, не имея иного способа выразить свое восхищение жизнью, вкладывая все, что не скажешь и с помощью миллиона слов, в это единственное: «Дэвл!» А что еще в жизни надо? Чтобы кто-то дорогой и любимый повторял вот так твое имя. А уж тогда можно и горы своротить… И когда я оборачивался, меня будто из ведра окатывало счастьем: «Знаешь, который час?!» Это звучало как музыка. Ева вытягивала руку высоко-высоко, в самое небо, и смеялась, и закрывала глаза от радости, и прыгала на одной ножке, и потом вдруг исчезала в траве, и тогда я уже закрывал глаза, падал в траву, кричал: «Я люблю тебя, Ева! Люблю тебя!» Боже мой, до чего мы были счастливы! Когда умирать буду, пусть кто-нибудь скажет напоследок: «Дэвл!.. Дэвл, знаешь, который час?!» Больше ничего не надо…