Дуглас Коупленд - Элеанор Ригби

Так что не воображайте меня типичной героиней. Я не Жаклин Смит и не Кристи Тарлингтон. Я не Деми Мур и не столь же популярная звезда вашей эпохи. Я — это я. Самая заурядная.

Мне было неловко подвозить Джереми на работу с его складным креслом-каталкой. Он же, напротив, нисколько не смущался.

— Как бы ни было, а мне она может и в самом деле понадобиться.

— Думаешь, что-то стрясется?

— Да нет: я сейчас опять лекарства начал принимать, так что вряд ли меня скрутит.

— Значит, и с видениями покончено?

— Наверное.

— Ну, решай сам.

Мы зашли в «Скалу» с ее жутковатой атмосферой безвременности: запах химии, блеклая мебель в странном освещении. Я попрощалась с Джереми, и он, сидя в «хромлымаге», направился к прилавку. Впервые мне довелось со стороны взглянуть на то, как реагируют на сына окружающие. Когда он проезжал мимо, женщины вздыхали, всплеснув руками: «Ах, какой красавчик — и такое несчастье». Покупатели замечали его за милю и почтительно расступались. Так бывало, пожалуй, только в школе, в старших классах, когда мимо проходил какой-нибудь юный футболист: тут же смолкал девчачий щебет, и девчонки начинали наматывать локоны на пальцы.

Джереми, само собой, все прекрасно понимал и играл на публику в свое удовольствие. Я была за него, конечно, рада, хотя и немного беспокоилась из-за того бесстыдства, с которым он действовал. Когда я в то утро ехала по мосту, меня посетило странное чувство, будто я переступаю некий новый рубеж и в то же время еще сильнее втягиваюсь в прежнее существование. Жизнь до Джереми осталась далеко позади. Обычно по пути на работу я как одержимая планировала, чем заняться предстоящим вечером, чтобы как можно меньше вспоминать об одиночестве. Теперь же я размышляла, прекратятся ли у сына видения, раз он начал принимать лекарства. Я думала, что он, возможно, будет расстроен, если так произойдет. Пусть видения причудливы и непонятны; все же они принадлежали ему и никому больше.

Потом я задалась вопросом: каково было бы, если бы вместо Джереми у меня родилась девочка? Я бы, конечно, так же стремилась ее защитить и так же радовалась ее возвращению, но не смогла бы честно посмотреть ей в глаза. Почему? Загляните в глаза одинокой женщины в двадцать, в тридцать и в сорок лет. Вот вам прекрасный пример: Джейн. В двадцать она пылает внутренним огнем, горит до головокружения и ждет не дождется, чтобы ее соблазнили: «Используй меня! Брось меня! Давай кайфовать! Эфир! Плетки! Только подцепи меня!» В тридцать на том же лице читается другое: «Я уже не раз обжигалась, так что не пытайся меня опалить, ясно? Я заметила светлую полоску от кольца на безымянном пальце, а по данным справочной, ты живешь в пригороде, где много зелени, начальных школ и футбольных площадок». Очевидно, у женщины еще есть порох в пороховницах — ровно столько, чтобы благополучно вернуться к цивилизации, если все пойдет наперекосяк.

И взгляните в эти глаза в сорок лет. В них слышится мощный отголосок двух прошедших десятилетий: «Используй меня! Брось меня! Давай кайфовать! Подцепи меня!» А в то же самое время пороховница почти пуста, и вовсе не хочется, чтобы ее использовали, бросали и стегали плетками. Страшно, что первый же встречный заглянет в душу, где давным-давно никого не было, и молча пойдет своей дорогой. Может, он и есть тот самый, кто исковеркал ей жизнь, — какая теперь разница? Через минуту после того, как мужчина высадил ее в последний раз, он уже напевал вместе с «Супертрамп». Она даже не воспоминание; она — «лежачий полицейский» на полосе его жизни. Разве бедняжка многого просила? «Не старайся изменить моих привычек и смотри вместе со мной „Закон и порядок“.

Не думаю, что мне хотелось бы прочесть все это в глазах собственной дочери, сколько бы ей ни исполнилось лет. Слишком тяжело.

Мое возвращение на работу ни для кого не стало событием. Такое чувство, что я — волшебный камешек, который даже зыби на воде не оставляет. Донна выглянула из конторки и поинтересовалась моим самочувствием; я едва успела проговорить «прекрасно», как ее голова скрылась за перегородкой, и она спокойно продолжила болтать по телефону с парнем, который торговал материнскими платами.

Я запустила компьютер и уставилась в экран. Мой рабочий день всегда начинался со своеобразного ритуала: я подсчитывала, сколько дней осталось прожить. Согласно данным официальной статистики, женщины, рожденные в 1960 году, доживут примерно до семидесяти шести. Иначе говоря, день рождения, который я справлю в 2036 году, станет датой моего отбытия из этого мира. Звучит жутковато, но ведь многие из нас так тихонько и проматывают отмеренный срок. Мы относимся к жизни, как к помеченной штрих-кодом баночке со сметаной, которая медленно скисает на средней полке холодильника рядом с обреченным пакетиком латука. А вот в тот день впервые за много лет мне не захотелось вычислять, когда же истечет мой «срок годности».