“Континент”, “Народ Книги в мире книг”, “Родина”, “Русская жизнь”,
“Русский репортер”, “Фома”
Кристина Абрамичева. Дело рук самих утопающих. — “Гипертекст”, Уфа, 2009, № 11 .
“Одной из главных особенностей провинциальной литературы, да и жизни в целом, является ее неторопливость — только здесь можно однажды блеснуть ярким текстом и многие годы после этого иметь имидж писателя или поэта, своевременно подбрасывая в костер своей популярности весомые дровишки”. Статья посвящена молодежной литературе.
Михаил Айзенберг. Посмотри, какой убыток. Стихи. — “Знамя”, 2009, № 6 .
Время — чёрный передел
между первыми, вторыми.
Ты на лавочке сидел?
Хватит, лавочку закрыли.
Продолженье под замком.
Даже воздух предпоследний
отпускается тайком, —
всё быстрее, незаметней,
и уже сухим пайком.
...О разном думал я, читая этот маленький, изящный этюд-признание. И о том, сколько же стихотворцев ушло этим годом, — от Прокошина и Парщикова до Лосева и Межирова.
Лилия Байрамова. Без второго плана. — “Интервью”, 2009, № 6.
О Юрии Никулине рассказывают его родные. Говорит сын актера, Максим Никулин.
“ — Где, по вашим ощущениям, ваш отец на экране такой же, как в жизни?
— Да везде. Образ распылен по ролям, а если собрать целиком, то получится один человек. Потому что он везде оставался собой. Одна фраза в „Бриллиантовой руке”, она проходит незаметно. Когда Семен Семенычу дают пистолет, а он говорит: „С войны не держал оружия”. Одна фраза, но она „держит” весь образ”.
Блокадный дневник З. З. Шнитковой. 2 сентября 1941 — 17 июля 1942 г. Публикация подготовлена Р. Б. Самофал. — “Вопросы истории”, 2009, № 5 — 6.
Зинаида Захаровна Шниткова (1899 — 1983) была ученым-гигиенистом, ее записи важны не только своим личным свидетельством, но и тем, что она оценивала все происходящее как ученый. Записи, конечно, страшные, цитировать их не стану, кто захочет (или занимается блокадной темой) — прочтет. Упомяну лишь один общий, повторяющийся мотив в этом небольшом поденном дневнике — нервы. Люди не выдерживают мучений и срываются на ближних. Утрачивая “внутреннее зрение”, они как заведенные изводят друг друга, не жалея остатков сил. За “отчаянной раздраженностью” приходит и ненависть.
“А на дворе — бесподобная, божественная в полном смысле слова красота — мороз, чистота воздуха беспримерная, все в инее, очень часто солнце. Выйдешь — и дух захватывает от изумительной красоты, а кругом: смерть и с нами смерть. Не хочу, не хочу…”
Александр Борозняк. “Несколько евро, которые трогают до слез”. — “Родина”, 2009, № 5 .
О недавнем издании в Германии сборника писем бывших советских пленных. По-моему, эту книгу (2007) следует немедленно перевести на русский. Может, малая толика столь необходимого и недостаточного сегодня стыда хоть как-то оттенит наваливаемую ежедневно гору исторической пошлости?
Дмитрий Быков. Выход Слуцкого. Поэт, который не стремился к гармонии. — “Русская жизнь”, 2009, № 9 (48) .
“<���…> Тут, кстати, причина его враждебности к Пастернаку — враждебности изначальной, до всякого выступления на пресловутом и злосчастном собрании 31 октября 1958 года. Пастернак в мире — на месте. Его пафос — молитвенный, благодарственный. Слуцкий мира не принимает, пейзажами утешаться не способен (вообще почти не видит их), его мир дисгармоничен, его психика хрупка и уязвима, он не желает мириться с повседневным ужасом, а только на нем и фиксируется. Вселенная Пастернака гармонична, зло в ней — досадное и преодолимое упущение. Вселенная Слуцкого есть сплошной дисгармоничный хаос, дыры в ней надо латать непрерывно, стихи писать — ежедневно, иначе все развалится. Пастернак в мире — благодарный гость, Слуцкий — незаслуженно обижаемый первый ученик, да и все в мире страдают незаслуженно. В мире, каков он есть, Слуцкий не нужен; и все-таки Бог его зачем-то терпит, все-таки в какой-то момент Слуцкий Богу пригодится. А когда? А когда Богу станет плохо <���…> Ведь когда-нибудь мироздание покосится, и Бог не сможет с ним сладить. Вот тогда и потребуются такие, как Слуцкий, — дисциплинированные, последовательные, милосердные, не надеющиеся на благодать. Тогда — на их плечах — все и выстоит. А пока в мире нормальный порядок, иерархический, с Богом-хозяином во главе, они не будут востребованы, вообще не будут нужны, будут мучимы. <���…> Рискну сказать, что весь съехавший с катушек русско-советский мир удержался на таких, как Слуцкий, — не вписывавшихся в нормальный советский социум; и повторяется эта модель из года в год, из рода в род. Русская поэзия не уцелела бы, если бы с сороковых по семидесятые в ней не работал этот рыжеусый плотный человек с хроническими мигренями. Сейчас это, кажется, ясно. Но сказать ему об этом уже нельзя.
Читать дальше
