Тем удивительней, что на ресурсе fantlab.ru, вообще-то обозревающем фантастику, появляется отзыв постоянного колумниста и обозревателя, выступающего под сетевым именем baroni , рецензента опять же вдумчивого и непредвзятого:
«Удивительное дело, что „Шахту” вообще кто-то прочел. Но вот выдвижение этого романа на „Русский Букер” — 2009 мне представляется вполне естественным.
„Шахта” — действительно незаурядное, неординарное произведение. <���…>
Роман вполне соответствует своему названию. Это история одной Шахты и история десятков персонажей, день за днем, до конца отдававших себя Шахте — равнодушному и жестокому божеству. Действие романа начинается в 1920-е годы и завершается в канун 40-й годовщины Октябрьской революции, т. е. в 1957 году. Получилась вполне себе реалистичная книга, которая читается на одном дыхании. <���…> Но я никогда не стал бы писать здесь об этом романе, если бы он оказался просто добротным реалистическим произведением.
Весь фокус данного романа заключается в последней главе. Эта самая последняя глава переворачивает все с ног на голову. Это даже не сюжетный поворот, а сюжетный взрыв. После заключительных строчек ты начинаешь понимать, что на самом деле прочел великолепный мистический роман . Или мистический триллер. Весь реализм оказывается сплошной обманкой, и роман тут же хочется перечитать еще раз, другими глазами. Словно совсем другую книгу» [20] .
Не могу сказать, что я, как baroni , прочла книгу «на одном дыхании». Однако рецензент прав — последняя глава, немного напоминающая бажовские уральские сказы, вполне мистическая. Тут и роковая любовь барина к прекрасной жене зверовидного шахтера, и романтическая профессия смертника-выжигальщика [21] , и страшные предчувствия («сама Смерть в этой клятой шахте сидит»), и мистический страх шахтера перед забоем, и превращение ревнивца-женоубийцы Шубина в «Черного углекопа»…
«Сгинул, значит, Шубин, а по поселку жуткие слухи поползли, будто видели его в заброшенных выработках и глаза его горели при этом зеленым огнем. Якобы грозил он шахтерам костяным пальцем и тут же пропадал. <���…> Уже открыто в поселке болтали, что Шубин под землей окончательно черной шерстью оброс, рога и копыта у него, подстерегает он отбившихся шахтеров и кровь ихнюю пьет. <���…>
И посейчас, когда такое происходит (взрывы, пожары. — М. Г. ), старые люди всегда говорят: „Это Шубин играет!” А какой такой Шубин, уж и не помнит никто».
Шахта вообще дело мистическое — все, что связано с подземным, подземельным миром, приобретает дополнительный мифологический смысл, и если бы Балбачан выбрал в качестве «нечеловеческого героя» своего романа не шахту, а, скажем, станкостроительный завод для рассказа о том, как, согласно реплике того же baroni , — «люди создают себе идолов. Из вполне материальных, бездушных предметов, понятий и т. п. А затем эти идолы оживают и начинают пожирать людей. Только этого никто не замечает», ему потребовался бы, полагаю, иной инструментарий.
«Шахта», повторюсь, прошла почти незамеченной. «Даже обозреватель „Афиши” Лев Данилкин, — пишет baroni, — который, кажется, знает о современной литературе практически все <���…> роман Балбачана не читал».
Однако Лев Данилкин читал другой роман. И даже назвал его открытием прошлого, 2009 года.
Роман тридцатилетнего жителя Днепропетровска Дмитрия Савочкина [22] тоже о шахте (впрочем, дело у него происходит «здесь и сейчас»). Но не только о шахте — о той прогнувшейся, мифологизированной реальности, которую создает вокруг себя шахтерский город. Отчасти — по Савочкину — эта измененная реальность одновременно и формируется наркотиками, и формирует среду, выжить в которой можно лишь в измененном состоянии сознания:
«Ключевая метафора поэмы [23] — наркотики: во-первых, единственный способ существования в этих условиях, во-вторых, фундамент государства. Государство и наркотики взаимосвязаны и взаимозависимы, государство контролирует оборот наркотиков, потому что это единственно работающий рычаг управления населением, которому не могут предложить экономических мотиваций; людьми, которые оказались в мире, который невозможно переносить без наркотиков. Именно из такого расклада возникают сюрреалистические эпизоды — достоевщина, гоголевщина, гофмановщина — раздвоения; и даже наркотик шахтерский называется „нацвай” (на цвай, на двоих)» [24] .
Читать дальше
