Холодная надменность, василиск
застыл в чертах… А вся эта шарманка —
и светский лепет, и жеманный писк —
для простодушных увальней обманка.
И так всю жизнь ты прожила — не та…
Но для индейца — всякий бледнолицый
дрожь чувствует и горечь возле рта
и отраженья своего боится.
3
На нищего, на замордованного
взгляну — и вспомню ненароком:
есть слух про принца заколдованного,
не он ли — в рубище широком?
А то — хмельная баба с улицы…
Но мне как будто это снится —
под видом пьяницы, кощунницы,
бывало, постница таится.
То гость придёт лукавый, ряженый:
там всё — там рожки под беретом.
А он — любезен, напомажен и
с гостинцем сахарным, с букетом!
…Пожрет кладбище ненасытное
того и этого — любому
сей навык ценен: очевидное
не принимать за аксиому.
* *
*
Я спрошу у отцов Египетских, чернецов Синайских:
разве слышно еще хоть что-то из песен райских,
глухоту одолевших злую?
Или пение это все зыбче, глуше
и одни прельщенные да кликуши
с небом накоротке, напрямую?
Да еще стихотворцы, прильнув к виденью,
говорят то с бесплотным духом, то с тенью,
тайнозрители, очевидцы.
Ах, недаром Бунин язвил на взводе,
что и ангел у нас — это что-то вроде
курицы, то есть домашней птицы…
Вот и ловишь слабые отсветы, отголоски,
след стопы, колею небесной повозки,
и сиянье в глазах младенца, и крик “Узнала!”
умирающей бабки — туда, сквозь крышу…
Или сон, в котором спор обо мне. И слышу:
— Искала, но не нашла.
— Нашла, чего не искала.
* *
*
Плакальщица Наталья
плачет, что муж ушёл,
жизнь не удалась, дочь мала, отец на подъем тяжел,
бедность, дождь, гололёд…
Поплачь и обо мне, — может, пройдёт.
Плакальщица Наталья
плачет, что жизнь под откос,
старость на носу, дочь родила, у отца психоз,
нужда, зной, смог, пот…
Поплачь и обо мне, — может, пройдет.
Плакальщица Наталья
плачет, что всё, конец:
внучка мала, дочь развелась, умер отец.
Все в этом мире — зло, зло и зло.
Поплачь и обо мне — почти уже и прошло.
* *
*
Какая цветущая сложность
у немощи — смешанный лес,
когда перед ней Невозможность
сияет, как Царство, с небес.
Она хитроумной тропою
пускается в путь по кривой,
цепляясь черницей слепою
за куст ежевики живой.
Прикинется волком от страха,
змее назовется змеей,
наестся и пыли и праха,
напьется воды дождевой,
набьется в попутчицы к татю,
за чаркой расплачется вдруг
и будет какого-то тятю
покойного кликать вокруг.
Выкладывать счеты, резоны,
обиды на жизнь, на мечты,
и будет романтикой зоны
растрогана до немоты…
…Но лучше уж так, лучше — больно,
и лучше уж эти, чем те,
которые самодовольно
коснеют в своей простоте.
Которым исхода — не надо:
ни Царства, ни царских даров,
ни брачного пира, ни сада,
ни этих вселенских ветров,
ни этого стана и тына
в лишайниках, в хлябях, в парше,
где в синем гиматии Сына
является странник душе.
Пафос
Говорите мне — пафос, а мне слышится Патмос.
Откровение. Агнец. Иоанн Богослов.
А все прочее — лепет.
Что там лепит и лепит
сам с собою погонщик ослов?
Что в дороге со скуки ни бубнит, празднословный,
пробурчит, ну а там на постой?..
Слово за слово — звуки примиряют с зубовной
мукой жизни: тщетой и тщетой.
Так оставьте ж мне пафос,
Читать дальше
