Напряжение психологического материала должно, как ожидается, достигнуть кульминации. Однако в “романе” чувствуется провисание, зияние. Ожидание, нарастающее с развитием действия, остается неудовлетворенным, обманутым. В разнородных пассажах, вплоть до самого конца, мы не чувствуем повышения или понижения тона. В последнем эпизоде говорится: “От Триумфальных ворот до дорогомиловской развилки было пусто, совсем пусто, кома ушла. Или все приросло и срослось, будто и не было ничего”. Действительно, как будто не было ничего, как будто не было “романа”. Интересный материал, которым автор поначалу владел, засосал его, и чертова ретардация оказалась непреодоленной. Андрей Левкин — журналист, мастер коротких пассажей, подавил Андрея Левкина — писателя, работающего с организмом художественного произведения1.
Михаил Бойко. Диктатура Ничто. М., “Литературная Россия”, 2007, 176 стр.
Сборник разных жанровых критических работ — от журналистского интервью с философом Н. Солодухо до мировоззренческого исследования творчества поэтессы А. Витухновской — богат подспудно чувствующейся убежденностью, неслабой эрудицией и гибким словесным рядом. М. Бойко революционно восстает против догм потребительского общества, обессмысливающих окружающее пространство, однако же признает диктатуру Ничто самой либеральной. Ничто для М. Бойко — это не отсутствие, не с ума сводящая пустота, а то, что преобладает над Бытием, то, что единственно полностью познаваемо, потому что этого Ничто нет. Вообще, в книге множество парадоксов, философских терминов, на две трети она напоминает фундаментальную дипломную работу или проект интересной диссертации. Вперемешку со всей этой “умностью” — заметки, например, о В. Одоевском в спокойной лирической манере. И то и другое весьма любопытно.
Павел Пепперштейн. Свастика и Пентагон. М., “Ad Marginem”, 2006, 190 стр. (“Debris Seria”).
Мрачному теломучительству и телоразрушению иных современных персонажей противостоит радостное разнуздание и блудоблагословение сочинений авангардиста Павла Пепперштейна. Книга “Свастика и Пентагон” взрывается вакхическим гульбищем, распутство здесь опьяняет, веселит, возвращает к античным оргиям (даже географически: основное место действия — Крым), заражает читателя, хотя, если подумать, ликовать из-за детской наркомании, лесбийской любви и педофилии и глупо, и даже преступно.
Пепперштейн переносит в слово позиции концептуального искусства — замена прямого изображения надписями, анаграммами. И “Пентагон”, и “Свастика”, построенные по принципу детектива, на деле посвящены освобождению соответствующих знаков от своего означаемого, опустошению их, в частности оправданию свастики, скомпрометированой фашизмом. Пепперштейновская замена вещей на пустоты и отмывание реальности от всех смыслов сопровождается в том числе очищением героев от культурных условностей и буйством дионисийского начала. Утверждаются молодость, красота, цветущее тело, опьянение (таблетками, танцами, любовью — чем угодно).
В “Пентагоне” подростки едут веселиться на юг, а в одну ночь, “когда общий экстаз достиг пика”, исчезает одна из девушек. Всю повесть меняются различные версии этой концептуальной операции (“она не умерла, не убежала, не уснула, не изменилась — она просто исчезла. Но это временно”), однако разгадка проста: однополая любовь. Старый следователь Курский объясняет, что “в лесбийском жаргоне „звездой” называют девушку, которую любят, в которую влюблены. В этом же лесбийском жаргоне слово „пентагон” употребляется как обозначение девушки, которую бросила возлюбленная”. Под конец с гигантским пентагоном сравнивается вся Россия. Старость следователя здесь принципиальна, она пусть и приближается к полной потере телесности, однако в какой-то мере обретает новую, постбытийную, “старики любят Родину, ведь тело их ветшает и готовится слиться с телом страны. Пускай, думают старики, хотя бы это великое общее тело будет здоровым, могучим и вечным”. Вообще, интонация мажорного торжества сил жизни у Пепперштейна преобладает.
В “Свастике” этот же старик Курский входит в тайный кружок молодежи, называется древесным именем Онт и через соитие с девочкой Солнце омолаживается, становясь как бы эмбрионом. Подобное, конечно, не выходит за рамки психогенных видений, но Пепперштейн, несмотря на явно постмодернистскую природу своего творчества, все же склоняется к реалистической его трактовке, называя свое искусство психоделическим реализмом, правдиво и жизненно описывающим галлюциногенные видения.
Читать дальше
