И все. И теперь неистово требует от Ал. Ис., чтобы тот “доказал свою „советскость”” и “не подводил „Новый мир””.
И тут я поняла, что надо и чего не надо. Я сказала, что односторонней телеграммы не надо ни в коем случае, двустороннюю не напечатают, а надо требовать прежде всего рассмотрения действий КГБ и Виктора Луи.
И подлинности телеграммы.
Я очень сама была смущена своим ответом. И вдруг по его лицу — благодарному, осветившемуся — я поняла, что попала в точку.
— Спасибо вам, — несколько раз говорил он, появляясь и исчезая в течение дня, — я вам так благодарен.
И еще взял у меня для личного письма к Твардовскому заглавие одной дурацкой детской книжки “В какие игры играют тигры”.
— Мы-то ведь не тигры, — сказала я, — зачем нам играть в эти подлые игры?
23 апреля 68. Вчера приехал снова Ал. Ис. Опять — торопежка, мелькание, вихрь. Опять новое письмо — которое он сам отнес в “Литературку” и в “Литературу и жизнь” Поздняеву25.
Приехал рано и ждал, когда я встану, чтоб показать. “Здесь ничего нет поэтичного”.
Я прочла.
За это время случилось вот что: выяснилось, что в “Times”, в “Literary Supplement”, отрывки из “Ракового корпуса” напечатаны в переводе с перевода. И второе: в “Моndе” известие, что какой-то итальянский издатель выпустил русский текст анонимно и присвоил себе все права и все переводы — что-то уже недоступное нашему пониманию.
По этому поводу А. И. написал письмо в “Лит. газету”, “Лит. Россию”, “Unita” и “Monde” очень благородное, в котором протестует против самоуправства иностранных издательств, говорит, что они загубили уже “Ивана Денисовича” спешными переводами, загубят теперь “Раковый корпус”, и требует, чтобы все переводы и русские экземпляры считались действительными только с его визой; в заключение напоминает, что речь идет не о торговле, а о литературе.
Я вполне разделяю его бешенство; помню бешенство АА [Ахматовой] по поводу издания Струве; собственно — по поводу ошибок в “Поэме”,
устроенных Амандой...26 и по поводу проделки с заглавием моей повести27. Но я, в отличие от него, не верю в действие письма.
Нашему начальству оно не понравится, потому что там нет протеста против печатания на Западе вообще, а только против качества переводов; а тех спекулянтов разве остановишь?
Он умчался советоваться, переделывать, перепечатывать и пр. Вечером мне сказал:
— Зашел в ЛГ — к счастью, Чаковского28 не встретил. Что бы делать было — я ведь не мог бы подать ему руки.
Сегодня с утра умчался передохнуть в Переделкино — “еду досыпать”-— не спал ночь. Сколько еще будет таких ночей!
За ним с утра зашел Можаев. Удивительно привлекательное лицо, глядишь — и сразу веришь. И рядом на них хорошо смотреть, они как-то очень подходят друг к другу — может быть, потому, что у обоих очень русские лица.
Ал. Ис. все беспокоится, не компрометирует ли он К. И. своими наездами в Переделкино. Поручил об этом спросить у Деда. Я Люше говорила, что об этом и спрашивать нечего, что в гостеприимстве Дед тверд и не отречется. Она все-таки спросила. Он ответил:
— Я подлецом еще никогда не был.
24 мая 68. Здесь классик. Он гениален не только в литературе. Добился того, что не он пошел на таможню, а, в назначенное им время, таможенники пришли к нему; и так с ними умело говорил, что все дело обернул против них же! Уленшпигель, да и только!29
6 июля 68. Десять дней, обливаясь потом, теряя листки, писала статью против “Лит. газеты”30.
Со сна не сбивалась, молодец, зато все остальное безумное делала: например, один раз на мелкие клочки разорвала 10 страниц — сослепу, — и пришлось писать заново .
11 июля 1968. Внезапно явился классик. Впрочем, я ждала его или письма. К счастью, я была отпыхтевшаяся.
Восторга нет (я уже избалована), но виза есть и кое-что ему, видно, по душе.
Сказал, что сначала был смущен самой мыслью о моем выступлении (“мы связаны”), но потом понял, что моя статья шире, чем он, что это не защита его, а важнее, что это нужно .
(— Ваше свойство: переводить понятия из области мнимой ясности в область настоящей ясности.)
Замечания крохотные.
Ноге лучше; от Мичуринца дошел свободно.
Переделывает главы о Сталине в “Круге”. (Я их и так любила.)
30 июля 1968. Тревога растет — в мире, в сердце. Сегодня я уже не спала ночь.
Читать дальше
