Бирнамским лесом и —
уроком той (теперешней) зимы,
вот этой тьмы,
когда друг друга нам не пережить,
когда всё глохнет…
Не да, а нет.
Мы — ваша Тайна
(и, возможно, только мы).
Ничего не меняется
Когда-то очень давно,
Чтоб вышли наконец слова мои
Из-под убийственной опеки прошлого,
Я положил в карман бритвенный станок.
Сегодня
По дороге к тебе
Я зашел в тир.
Но и этого мало —
Быть безукоризненно точным;
Не быть разрушительно нежным.
Чтение
С. Б.
Смерть не осмертит, гроб не сгробит, труп не
притрупит даже малой теплотцы.
Как локти полируются и ступни —
нам дарят репетицию отцы.
Умершие нас за руку выводят
на старую веранду, и само
собой — а то они выводят? —
поверх предметов пишется письмо.
Чтоб вместе: в летнем воздухе просохший,
на резкость наведенный — до звезды —
текст разбирать — до каждой мелкой сошки, —
себя которым сообщаешь Ты.
Барри Линдон
Безусловно, это поучительнейшая
из всех загадок, из всех историй
о человеке:
она не загадывает нам: “любил — не любил”,
но вопрошает: “хотел — не хотел”.
Была ли хоть в одном его поступке Воля;
и если была, то чья.
Он мечтал возвыситься,
ему не нужно было для этого уничижаться.
Он не мечтал попусту,
ибо знал: все, чему должно, скоро случится.
И все-таки:
мужество или корысть?..
благородство или смирение?..
…Возможно, самое интересное началось потом,
когда уже ничего не происходило в судьбе —
только в обожженном сознании.
Муратханов Вадим Ахматханович родился в 1974 году в городе Фрунзе. Окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского государственного университета. Поэт, прозаик, критик. Автор четырех книг стихов. Печатался в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов» и др. Живет в Подмосковье.
АСИПЯТКА
Надо сесть и начать немедленно. А не то Азимбек-ака снова бесшумно войдет, на расстоянии заражая своей сутулой тоской, снова будет качать головой и цокать языком укоризненно: «Начальство вообще удивляется». И будет стыдно и гадко. И не напишется ничего ни в этот день, ни в следующий, ни во веки веков.
Лейтенант Хашимов советовал: «Начальник ругает — говори „хоп, хоп…” [1] . Знаешь, Володя, как „хоп” расшифровывается? „Х… от меня получишь”», — и обнажал золотые зубы в хищной улыбке.
Вот стол. Вот бумага. Вот четыре стены и непроницаемое для звуков двухрамное окно. Что еще требуется корреспонденту для плодотворной работы? «В подразделении, где командиром Ш. Турсунов…» Муха мешает. Совершает над столом зигзаг почета. Прихотлив и непредсказуем ее маршрут: лампа — стена — портрет Амира Темура…
— Приветствую! Как жизнь? Активно? Регулярно? — Тимур трясет Володину руку, и улыбка, растягивая глазные прорези, как всегда, превращает его румяное юношеское лицо в резиновую маску.
Нет, и сегодня вряд ли что-нибудь родится.
Тимур смотрит на часы:
— Половина двенадцатого. Это уже проверено: до двенадцати не начал — ничего не сделаешь за день. Ладно, если меня кто-нибудь захочет, говори всем: пошел в ателье.
Снова один. Муха мешает.
Пройтись по коридору, испытанный способ: погулял, вернулся — мухи нет, стерлась из памяти.
В час должен звонить капитан Абилов, сообщать результаты конкурса КВН ташкентского гарнизона. Но звонит Векшин. Спрашивает, зайдет ли Володя перед следующим дежурством и сколько водки захватит. Как всегда у них в последнее время, разговор упирается в Роберта и его возможный приезд.
— Послезавтра ночью звонить обещал. У них же там день, когда тут спят все нормальные люди. Денег, говорит, мало осталось: налоги все схавали.
Надо позвонить отцу, это поможет убить немного времени. Первый гудок, второй, третий… Володя чувствует, как жар от нагретой солнцем телефонной трубки проникает в ладонь, расплавляя линии жизни и судьбы. Вот отец откладывает газету, поднимается с кресла, аккуратно выставляя вперед негнущуюся правую ногу. Направляется к телефону. Но по пути в прихожую останавливается. Поколебавшись, подходит к шкафу и начинает искать лекарство от кашля. Седьмой, восьмой, девятый… Ну же, отец! Но он уже роется в кладовке в поисках тапочек, напрочь забыв о надрывающемся телефоне.
Читать дальше
