— Господа! Через десять минут закрываемся. Марья Сергеевна поможет собрать, что осталось.
За обстановкой директор следил и глупостей не допускал даже в зачатке. Белокурая буфетчица начинала сновать как мышка и ловко складывала в коробки для пирожных недоеденный провиант, успевая даже сортировать: куски хлеба — отдельно; колбаса, сардельки, сосиски — отдельно; зелень, овощи — отдельно.
С директором никто не спорил — от институтских продуктовых заказов зависело питание семьи, а давали их по спискам. А может, обращение “господа” так действовало. “Товарищи” он никогда не говорил. Только — “господа”. И бархатный проникновенный баритон.
Кто сам, кто под руки — люди покидали столовую. Толпа перетекала в жилой квартал, во двор крайней пятиэтажки. Туда, где стояли шесть столиков.
Свадьба перебралась за столики в половине десятого вечера. Не то чтобы поздно, но и не рано — пять часов продержались в буфете, удивительно даже, зная Жориков темперамент и силу сопротивления сухому закону. Соседи вынесли из дома стулья и еще пару столов. Молодоженам выдали хрустальные бокалы, а остальным раздали стаканы и стопки — что набралось.
Гости расселись, распаковали Марьины коробки, выставили припасенный резерв — вишневку, рябиновку, несмеяновку. Шестиглазый сгонял за гитарой, а папа Борьки Тунцова достал со шкафа аккордеон.
Поселок приготовился гулять.
— За жениха и невесту! Добро пожаловать, Тамара, к нам в Лесную Дорогу. Мы тут почти как семья. Пусть и тебе хорошо живется на новом месте, с Жоркой. Детей пусть Бог пошлет. Школу какую построили. И поскорее, через два года в новых домах квартиры будут давать.
— Разнополых, слышь, Жор, разнополых. На комнату больше получится.
Народ засмеялся. Тамара поднялась с бокалом в руке. Она была очень красивая — я разглядела ее еще по пути в буфет. Гипюровое платье кремового цвета. Длинные кружевные перчатки — как в театре. Струящаяся фата. Искусственный цветок на лифе — из ткани, пропитанной сахаром, наша бабушка умела такие мастерить.
— Спасибо, дорогие. Как Бог даст, а вырастить — вырастим хоть троих. Да, Жор?
— Радость моя, иди-ка сюда. — Он чмокнул ее в щеку.
— Горько! — закричали гости. — Жорик, начинайте! А то без квартиры останетесь.
— Сейчаз! Во, видал! — Жорка показал конфигурацию из пяти пальцев. — Не дождешься, зритель. — И обнял невесту за плечи.
Тамара поежилась.
— Холодно тебе?
Жорка сбегал домой и принес брезентовую геологическую штормовку — серо-зеленую непродуваемую куртку с ромбом на рукаве: буровая вышка и надпись “Мингео СССР”. Тамара набросила ее на плечи, прямо поверх свадебного платья.
— Том, спой нам, а? — попросил Жорка. — Знаете, как она поет? Умереть не встать. Спой эту, грустную… про соловья.
— Да перестань. Такую песню в такой день петь. Под нее только плакать.
— Спой, Том. Пожалуйста.
Это была ее любимая песня. Я слышала ее много раз, когда ходила на уколы. Тамара всегда напевала “и-и-тёх-тёх… вить-тёх-тёх-тёх…”, вонзая в ягодицу иглу, — отвлекала так, видимо.
— Ой, пристал — не отстанет, — согласилась невеста и взяла высоко:
Ой, у гаю при Дунаю
Соловей щебече,
Вин свою сю пташину
До гнездечка кличе…
— Красивая мелодия, — сказал дядя Толя Тунцов. — А ну, теперь нашу, геологическую. — Поправил ремень на плече, растянул меха…
Мы пяти-, шестикантропы,
Может, даже десяти.
Мы губасты, мы клыкасты,
С нами лучше не шути.
Бдыть!
Мамонт спит, храпит собака,
Спит свирепый белемнит.
Шестижопая кусака
Тоже спит.
Бдыть!
После каждого “бдыть!” он встряхивал головой, отбрасывая на лоб отросшую челку.
— Толь, там не так поется.
— Так, — мотнул челкой Тунцов, не переставая играть.
— Пусть моя еще споет, — не унимался Жорик. — Толь, знаешь эту, хохляцкую… “В саду гуляла, квитки сбирала я…”
— Опять жалобную, — поморщилась Тамара.
— Знаешь?
— Подберем, какие проблемы, — сказал дядя Толя.
И Тамара пошла на второй круг.
— Ишь, распелась! Нашел голосистую! Людям спать надо! Одиннадцать часов! — послышался вдруг истошный Мартынихин голос.
Старуха стояла на балконе в ночной рубашке и в мелких самодельных бигуди. Кто-то из гостей засмеялся.
Читать дальше
