Под утро Серафима возвращалась обратно, насухо вытерев лицо, чтобы никто не догадался, что с ней происходило ночью.
До начала весны жизнь шла неторопливо и немного скучно.
А вот когда на московских улицах потянуло влажным будоражащим ветром, когда сосульки на крышах вдруг стали расти не по дням, а по часам, когда в мелких лужицах детскими голосами заверещали купающиеся воробьи, произошло несколько событий, после которых жизнь неудержимо рванула вперед, словно прорвавшая плотину горная река.
На одну из встреч с Йоном Белка пошла в одиночку. Тимофей немного приболел, а Эльфа одолела непробиваемая меланхолия, и он, несмотря на все уговоры Серафимы, решил остаться дома. С прогулки Белка вернулась в необычно задумчивом настроении, но никто на это внимания не обратил.
— Как Сатир тут себя вел? — поинтересовалась она.
— Тихо. Стоял посреди кухни, шевелил пальцами, смотрел куда-то в землю.
Белка села на край дивана, черные иглы ее волос закачались медленно и немного устало.
Когда все уснули, она снова пришла к Сатиру, и они до самого рассвета простояли обнявшись.
За окном шумел упругий сырой ветер, сбивал в стога серые облака и тут же раскидывал их. Всю ночь высоко над землей носились клочья небесного сена. Весна наступала на город. Набухший влагой снег сползал с покатых крыш, опасно нависал над тротуарами рыхлыми белыми языками.
Воздух был пронизан ожиданием. Что-то должно было случиться.
Однажды утром Белка проснулась от слабого прикосновения к своему плечу. Она открыла глаза и пружинисто, будто и не спала вовсе, приподнялась на локтях. На полу возле кровати, сгорбившись, бессильно положив руки на колени, сидел Сатир. Из ушей его больше не торчали клочья ваты, не было и повязки на глазах. Белка оглядела его помятую и высохшую фигуру. Сатир был похож на водолаза, поднявшегося из самых гибельных океанских глубин, где провел во много раз больше времени, чем может выдержать человеческий организм. С бледным лицом и ввалившимися глазами, он приветствовал Серафиму слабой улыбкой.
— Я вернулся… — хрипловато прошептал он. — Вот…
Лицо Белки осветилось радостью. Она смотрела и не могла наглядеться на его всклоченные волосы, на серый, с дырой на плече, свитер, который висел на нем как на вешалке, на черные пятна глазниц, из глубины которых горели такие же яркие, как и раньше, зеленые уголья глаз.
— Ну, как, ты узнал? — спросила Белка. — Есть смерть?
— Узнал. Нет, — ответил Сатир.
— А что есть?
— Все есть: жизнь, красота, солнце, море, небо… Одной смерти нет.
— Ну вот видишь…
Они помолчали, глядя друг на друга. За окном что-то заскрежетало, потом раздался шумный удар и следом за ним громкие шорохи, словно по асфальту протащили множество бумажных мешков с чем-то тяжелым. Сатир вздрогнул, повернулся к окну, на лице его проступили острые скулы.
— Это снег с крыш падает, — успокоила его Белка. — Весна…
— Весна, — улыбнулся Сатир. — Слушай, покорми меня, пожалуйста. Есть хочу, просто помираю, — попросил он слабым голосом и положил руку на ее ладонь.
— Помираешь? — улыбаясь, переспросила Серафима. — Так ведь смерти нет.
— Да, смерти нет, а жрать охота. — Он попытался засмеяться, но только закашлялся.
— Пойдем, Магеллан внутренних пространств. — Она легко и весело встала с дивана.
Время шло. Сатир понемногу приходил в себя. Вскоре его тело снова обросло канатами упругих мускулов, в движениях появилась свобода и сила. Иногда он хватал Тимофея и начинал легко, словно плюшевого зайца, подкидывать под самый потолок. Мальчик и Сатир хохотали, Ленка оглушительно лаяла, Белка, сидя на вершине пирамиды из телевизоров, выкручивала до упора громкость магнитофона с чем-нибудь вроде “Iron Lion Zion” Боба Марли и пританцовывала на месте. Эльф, лежа на диване, оглушительно дудел в Белкину флейту. В ушах у всех звенело.
На улице было промозгло и слякотно, нахохлившиеся галки выклевывали из серого снега красные пятнышки крови, оставшиеся после пробегавшей мимо дворняги с порезанной лапой. Сырой ветер огромным ватным комом катался по улицам, ухал в подворотнях, сорил моросью. Редкие прохожие старались побыстрее нырнуть в автобусы и подъезды.
А в полуподвале старого, предназначенного для расселения и сноса дома было тепло и весело. Там беззаботно смеялись люди и играла музыка. Там вечно молодой Боб Марли пел о мелком, прокаленном солнцем
Читать дальше
